Джеймс Джойс - Улисс [ЛП]

– Да, это самое правильное,– заверил он Стефена, которому в этом смысле что в Болванке, что у него, или ещё где, всё было как-то…

Всевозможные утопические планы мелькали в его (Цвейта) загруженном мозгу. Преподавание (нынешнее занятие), литература, журнализм, хорошо оплачиваемые рассказики, современная реклама, гидро и концертные турнэ по английским водным курортам, где полно театров, успевай лишь деньги загребать, дуэты на итальянском с безукоризнно поставленным произношением, и множество другого прочего, и нет, конечно, надобности орать на весь мир, до самых до окраин, с крыш домов про всё про это, лишь бы чуточку повезло, а там…

Главное – преподнести как надо. Потому что он более, чем подозревал, что у него был голос его отца, на чём и строились надежды, вот с этого б козыря и зайти, самое верное дело, кстати, не повредит свернуть разговор на эту околесицу, просто чтоб…

Извозчик вычитал из развёрнутой в руках газеты, что где-то в Лондоне бывший вице-король, эрл Кадоган, председательствовал на обеде ассоциации извозчиков. Полная тишь, вперемешку с зевком-другим, сопроводили столь потрясающее известие. Затем ветхий тип в углу, в котором, оказывается, ещё тлела какая-то искра жизни, зачитал, что сэр Энтони МакДовелл выехал из Лостона в охотничий домик Главного Секретаря, или что-то типа того. Эта ошеломляющая новость вызвала отклик эха – ну.

– Дай-ка позырить эту литературу, дедуля,– встрял старый мореход, выказывая некоторое естественное нетерпение.

– И будьте любезны,– ответила пожилая сторона на такое обращение.

Моряк выудил из саквояжа под боком зеленоватостёклые очки, которые он крайне медленно закрючил себе на нос и за оба уха.

– Глазами слаб?– сочувствующе спросил пресонаж смахивавший на городского клерка.

– Ну,– ответил мореплаватель с шотландской бородкой, что оказался по-своему литературной заводью, всматриваясь сквозь иллюминаторы зеленовато-морского оттенка, которым запросто можно дать и такое определение,– читаючи цепляю скляхи. Всё из-за того песка в Красном море. А когда-то мог читать даже, как говорят, без света. ТЫСЯЧА И ОДНА НОЧЬ была моей любимой книжкой, и ещё ОНА КАК РОЗА АЛАЯ.

Тут он расхлыснул этот судовой журнал и впялился в одному лишь Богу известно что именно – про найденного утопленника, или подвиги короля Виллоу, или что сто с чем-то вторые ворота Ураган сделал недосягаемыми для Ноттса, а тем временем держатель (несмотря на Ураган) целиком сосредоточился на шнурке заметно нового, ну, может чуть подержанного ботинка, который ему нагло жал, о чём он бормотал в адрес продавшего ему его, и все в ком сохранялась ещё способная, так сказать, проступить на лицах доля бодрствования, лишь вяло наблюдали, либо отпускали тривиальные замечания.

Дабы не тянуть эту канитель, Цвейт, оценив ситуацию, первым поднялся на ноги, чтобы не быть обузой гостеприимству, вкусив предварительную, порядком выдохшуюся, его часть, и дело не разминулась у него со словом насчёт оплаты счёта, для чего он с мудрой предусмотрительностью не преминул посигналить хозяину ненавязчивым жестом, как бы прощальный салют, чуть приметный знак, пока остальные не видят, что причитающаяся сумма на подходе, которая в общем итоге составила четыре пенса (означенную сумму он ненавязчиво выложил четырьмя медяками, буквально последними из могикан), как он предварительно высмотрел в отпечатанном на общее обозрение списке цен, кто в состоянии читать, разборчивые цифры, как раз напротив себя, кофе 2 п., булочка – т.ж., и, право же, порой можно и вдвое заплатить, как говаривал Везерап.

– Давайте,– посоветовал он,– заканчивать seance .

Видя, что манёвр удался и горизонт чист, они покинули забегаловку, или конуру, а вместе и всю элиту общества штормовки и компании, которых ничто, кроме землетрясения, не вывело б из их dolce far niente . Стефен, признавшись, что чувствует себя ещё не совсем, запнулся на минутку… у двери, чтоб…

– Однако, я никогда не мог понять,– сказал он первовзбредшее умничание,– зачем переворачивают столы на ночь, то есть, стулья переворачивают на столы, в кафе.

На каковую импровизацию, никогда не теряющийся Цвейт мгновенно откликнулся ответной репликой:

– Чтоб подметать пол утром.

При этом он шустро и, если честно, извинительно перевильнул на правую от своего спутника сторону, так-то привычней, правый бок был, между прочим, по классической идиоме, его уязвимым Ахиллесом. Ночной воздух уже посвежел настолько, что дышать одно удовольствие, хотя Стефен был малость нетвёрд на своих шарнирах.

– Он (воздух) вам поможет придти в себя,– сказал Цвейт, имея ввиду в сочетании с ходьбой,– за одну минуту. Небольшая прогулка и почувствуете себя другим человеком. Тут рядом. Обопритесь на меня.

Соответственно, он продел свою левую руку под правую Стефена и повёл его, соответственно.

– Да,– неопределённо высказался Стефен, так как подумал, что в соприкосновении ощутилась незнакомая плоть постороннего, безмускульно дряблая и всё такое.

Вобщем, они миновали сторожку с камнями, мангалом и остальным прочим, где муниципальный избыточный экс-Гамли всё так же был, с любой стороны, спеленат объятиями Морфея в грёзах, как говорится, о свежих полях и пастбищах новых. И, кстати, о гробе с камнями, довольно меткая вышла аналогия, ведь то было ничем иным, как побиванием камнями насмерть со стороны семидесяти двух (из восьмидесяти с чем-то) избирательных округов окрысившихся при расколе, в основном хвалёный класс крестьян, возможно, как раз те самые изгнанные арендаторы, которых он вернул к их жилищам. Вот так они и шли себе, болтая о музыке – вид искусства, к которому Цвейт испытывал, чисто как любитель, безмерную любовь, пока они пересекали Бересфорд Плейс. Музыка Вагнера, пусть и неоспоримо, по-своему, величественная, Цвейту казалась чуть тяжеловатой и трудно воспринимаемой с первого захода, но зато музыкой ГУГЕНОТОВ Меркаданте, Мейербаховых СЕМИ ПОСЛЕДНИХ СЛОВ НА КРЕСТЕ как и Моцартовой двенадцатой мессой, он, буквально, упивался, а Gloria в ней была, по его мнению, верхом совершенства, воплощением музыки высочайшего класса, напрочь валившей всё прочее навзничь. Музыку богослужений католической церкви он безоговорочно предпочитал той, что имелась в распоряжении конкурирующей фирмы, типа гимнов Муди и Санклея ПРИЗОВИ МЕНЯ К ЖИЗНИ И ПРОЖИВУ ЕЁ ПРОТЕСТАНТОМ. Попутно, не знал он меры и в своем восхищении Россиниевским Stabat Mater , творение просто через край наполненное бессмертными переливами, с которым его жена, мадам Марион Твиди, произвела фурор, настоящую, он смело мог сказать, сенсацию, что великолепно дополнила её прочие лавры и полностью затмила всех остальных на выступлении в церкви отцов-иезуитов, по Верхней Гардинер-Стрит, священное строение просто ломилось до самых дверей от желающих послушать её и виртуозов, или, вернее, virtuosi . По всеобщему мнению, она блестнула несравненным звучанием, хотя бы отметить, что в месте предназначенном для культового поклонения, для музыки священного назначения прозвучало требование на бис. В целом и общем, пусть и отдавая предпочтение лёгкой опере вроде ДОНА ДЖИОВАННИ и МАРТЫ, тоже филигранный бриллиант своего рода, он имел penchant , несмотря на поверхностное, вобщем, знание, к чисто классической школе, вот как у Мендельсона. И, раз уж зашла об этом речь, полагая, что тому известны традиционно популярные, он помянул par exellence арию Лионела из МАРТЫ, M'appari, которую (надо ж как всё сложилось!) он послушал, или, вернее, подслушал из уст Стефенового уважаемого отца, отличное исполнение, блестящая техника, что заставила, просто вынудила всех прочих, фактически, стушеваться. Стефен, в ответ на вежливо сформулированный вопрос, сказал, что он нет, и принялся восхвалять песни Шекспира в переложении лютниста Доуланда, жившего где-то в том же (или примерно в том) периоде на Феттер-Лейн, возле Жерарда-Травознавца, инструмент которого, anno ludendo hausi, Doulandus , он подумывал приобрести у м-ра Арнольда Долмеш, которого Цвейт как-то не мог припомнить, хотя фамилия звучала очень даже знакомой, за шестьдесят пять гиней, как и Фарнаби и Сын с их фуговыми фантазиями, и Бард (Вильям), любитель игры на вирджиналах, так он выразился, в часовне Королевы и некто Томкинс, который мастерил то ли игрушки, не то арии, Джону Булю.