Джеймс Джойс - Улисс [ЛП]

Смеётся тот…

Попойка до одиннадцати. Ирландское вечернее развлечение.

Увалень..

Стефен шагал всед за увальнем…

Однажды в Национальной библиотеке мы пообсуждали. Шекса. Потом я шёл за его увал спиною. Намозолил ему цыпку.

Стефен откланялся и—отринутый—последовал за ерником-увальнем с прилизанной головой и свежебритым, из сводчатой кельи на оглушительный свет дня, без единой мысли.

Чему я научился? От них? У себя?

Теперь пройдись походкой Хейнса.

Зал постоянных читателей. В журнале читателей Кешл Бойл О'Коннор Фицморис Тисдал Фарелл выводит свои многосложия. Итак: безумен ли был Гамлет? Квакерова плешь боговиднеется в беседе со священичком.

– О, окажите честь, сэр… Для меня это будет такая радость..

Потешенный Хват Малиган обрадованно пробормотал сам себе, себе покивывая:

– Осчастливленная задница.

Вертушка.

Неужто?.. Синелентная шляпка… Тихо пишет… Неужто? Посмотрела?

Резная балюстрада; гладко-скользкий Минициус.

Бес Малиган, шляпоошлемясь, ступал со ступеньки на ступеньку, кочевряжась, труня:

Он догундосил песенным мотивом:

– О безъяйцый китаец! Чин Чон Эг Линь Тон. Мы заходили в ихний театр-сарай, Хейнс и я, Дом Водопроводчиков. Наши актеры творят новое искусство для Европы, подобно грекам или М. Метерлинку. Театр аббатства! Я чую монашью потливость публики.

Он яростно сплюнул.

Забыл: из головы вон, как он нарвался на порку из-за паршивой Люси. И оставил femme de trente ans . И отчего больше не было детей? И первый ребёнок девочка?

Запоздалый умник. Ну, так вернись.

Затворник ещё там (пирог ещё не съеден) со сладостным юнцом, милой утехой. Светлые кудряшки Федона, что так и манят поиграться.

Э… Я просто э… Я забыл… он…

– Лонгворд и М'Карди Аткинсон тоже там.

Бес Малиган печатал шаг, тралялякая:

Дурачься. Знаю я тебя.

Остановился ниже меня, поглядывает, дознаватель. Остановимся.

– Скорбный мим,– выстонал Хват Малиган.– Синдж перестал носить чёрное, чтоб уподобиться природе. Черны лишь вороны, попы да аглицкий уголь.

Смешок встриппернулся на его губах.

– Лонгворду жутко неловко,– сказал он,– от того как ты в своей статье разделал старую трещалку Грегори. Ах ты ж, иезуитский запойно-жидовский инквизитор! Она пристраивает тебя в газету, а ты эдак походя приканчиваешь её сюсюканье про Иизюся. Не мог ты подойти по-йитсовски?

Он стал спускаться дальше, кривляясь, помахивая в такт грациозными руками.

– Замечательнейшая книга, из вышедших в нашей стране на моей памяти. Невольно вспоминается Гомер.

Он остановился у подножия лестницы.

– Я зачал пьесу для мимов,– произнёс он торжественно.

Колонны мавританского холла, сплетения теней. Уже нет девяти человечков в танце, мавров в шапочках-цифрах.

Сладостно-переливчатым голосом Х. Мулиган прочёл свою писульку:

Каждый Сам Себе Жена,

или Счастье в Собственных Руках

(Национальная аморалитэ в трех оргазмах)

АВТОР – МУДАСТЫЙ МАЛИГАН

Он обернул счастливо шутовскую ухмылку к Стефену, со словами:

– Маскировка, боюсь, жидковата. Но слушай.

Он зачитал, marcato :

Он засмеялся мотая покивывающей головой, шагая дальше в сопровождении Стефена и радостно сообщая теням, людским душам.

– О, тот вечер в Канден-Холле, когда дочерям Ирландии приходилось задирать подолы своих юбок, чтоб переступить через тебя: как ты лежал в своей клюквенно-радужно-цветной обильной блевотине!

– Самый невинный сын Ирландии,– сказал Стефен,– из всех, для кого они их когда-либо задирали.

У самого выхода, чуя кого-то сзади, он ступил в сторону. Разойтись? Самое время. Тогда где? Если Сократ выходит сегодня из дому, если Иуда крадётся сегодня вечером. Почему? Это лежит в пространстве и я, во времени, приближаюсь, неизбежно. Моя воля: его воля, которая противостоит мне. И моря, что разделяют.

Мужчина вышел между ними, кланяясь, приветствуя.

– Добрый день ещё раз,– сказал Хват Малиган.

Портик. Здесь я прослеживал птиц в гадании. Птичий Aеngus . Улетают и возвращаются. Сегодня ночью я летал. Так легко-легко. Люди дивились. Потом улица проституток. Он протянул мне кремовый плод дыни. Зайди. Увидишь.

– Бродячий жид,– Хват Малиган прошептал с клоунским ужасом.– Заметил его глаза? Смотрел на тебя с похотью. Страшусь за тебя, старый мореход. Сунь в штаны заслонку.

В манере Бычьего Брода.

День. Тачка солнца над аркой моста. Тёмная спина шла впереди них. Ступень с леопардом, ниже, минует ворота, за остриями решетки.

Они пошли следом.

Оскорбляет меня дальше. Говори.

Добротный воздух отчётлил углы домов на Килдар-Стрит. Птиц нет. Хрупко от крыш домов две струйки дыма поднялись, колеблясь, и мягкое веянье их подхватило мягко.

Предел стремлений. Упокоённость друидов священослужителей Цимбелина, иерофантная: от просторов земли-алтаря.

Святой отец Джон Конми (Общество Иисуса) вложил свои изящные часы обратно вглубь внутреннего кармана, сходя по ступеням из церковного дворика. Без пяти три. Прекрасное время для прогулки в Артейн. Как бишь звали того малого? Дигнам, да. Vere dignum et justum est . Надо через брата Свона. Письмо от м-ра Канинхема. Да. Посодействовать, если возможно. Добрый деловой католик: полезен при организации миссий.

Одноногий моряк, прошвыривая себя вперёд ленивыми толчками своих костылей, выхрипел несколько нот. Он прекратил толчки перед монастырем сестёр-благодетельниц и протянул к преподобному Джону Конми (О. И.) фуражку за подаянием. Отец Конми благословил его в сиянии солнца, ибо в кошельке, он знал это, была лишь одна серебряная крона.

Отец Конми направился к Монтджой-Сквер. Мысли его перетекли, не слишком, впрочем, углубляясь, на всех солдат и моряков, чьи ноги были оторваны ядрами из пушек, и которые доживают свой век в той или иной богадельне, и ему вспомнились слова кардинала Волсея: Если б я служил Богу моему, как я служил моему королю, Он не покинул бы меня на старости лет . Он шагал в тени деревьев под листвой мигающей на солнце, когда ему встретилась супруга м-ра Дэвида Шиай (Чл. Парл.).