Анна Потоцкая - Графиня Потоцкая. Мемуары. 1794—1820

Примечание. Спустя несколько лет наследники краковской кастелянши, которым достался Белосток, продали это великолепное поместье императору Александру. Он приказал содержать в порядке роскошное имение и занести его в список императорских резиденций. Император Николай, вообще мало заботившийся об исторических памятниках, приказал преобразовать замок в пансион, а дивные апельсиновые деревья перевезти в Петербург. Во время этого длинного переезда погибла большая часть самых старых деревьев.

Смерть графа Тышкевича – Отъезд в Вену – Венское общество – Дом принца де Линя – Его остроумие – Его брак – Граф Шарль де Дама – Графиня Пальфи – Известия из Парижа – Возмущение венской аристократии – Приезд Бертье – Письмо Наполеона к эрцгерцогу Карлу

Большая часть мемуаров отличается обыкновенно недостатком откровенности. Почти все, кто начинает писать воспоминания долго спустя после описываемых событий, не могут избежать многих неточностей. Правильно это или неправильно, но я воздержалась и не исправляла недостатков, замеченных мной в записках, чтобы не лишить их отпечатка того времени. Словом, я их не переделывала, и поэтому в них встречаются иногда резкие оттенки, которые годы придают нашим впечатлениям.

Все, кончая различными почерками в разное время, свидетельствует о правдивости этих страниц. Здесь встречается первый пробел. Получив известие о внезапной болезни отца, я была так поглощена этим горем, что отложила в сторону все остальное и тотчас же решила потребовать себе паспорт для поездки в Вильно. Но из-за несносной медлительности русской администрации я приехала слишком поздно и была лишена счастья застать отца в живых и получить его последнее благословение.

Возвратившись в Варшаву, я не нашла здесь моей матери, которая после кончины краковской кастелянши поселилась сначала в Вене, а затем, не желая быть представленной ко двору, переехала в Баден, где жила уединенно. Все ее общество составляло одно швейцарское семейство, к которому она была очень привязана. Среди зимы – в тот год довольно суровой – моя добрая матушка пригласила нас к себе в Баден. А через месяц, думая, что отказаться от столичных удовольствий для нас немалая жертва, она заставила нас конец зимнего сезона провести в Вене, причем обещала вскорости тоже приехать туда. К тому же мой муж тяготился однообразием нашего образа жизни, и я охотно приняла предложение матери.

Дом принца де Линя в то время был центром, где собирались все знатные иностранцы. Чтобы попасть туда, нередко пускались в ход интриги, так как считалось большой честью бывать там.

Меня приняли в этом доме с необыкновенной добротой и любезностью, и я провела здесь время так приятно, как нигде больше.

Скромный маленький салон, соломенные стулья, которые брали из передней, когда их не хватало в гостиной, незатейливый ужин, единственным украшением которого являлась непринужденная беседа, очаровательная простота в обращении – все это заслуживало того, чтобы я с удовольствием посвятила несколько слов этому милому семейству; было бы неблагодарностью с моей стороны не сделать этого.

Знаменитый принц де Линь, которому было тогда около семидесяти лет, был одним из самых остроумных и блестящих собеседников, причем его беседы были гораздо занимательнее его произведений. Снисходительный, добрый и милый, он любил своих детей, а они обожали его. В жизни он ценил только то, что придает ей прелесть, и совершенно искренне полагал, что единственная цель его существования – это приятно проводить время. Если в молодости он стремился к славе, то только потому, что она обещала ему новые успехи: иногда так приятно написать любовное послание на листке из лаврового венка.

Когда-то владелец солидного состояния, он растратил его, как и свою жизнь, самыми разнообразными способами и теперь стоически и весело переносил свои денежные затруднения. Скромные стулья, баранье жито [31] От франц. gigot – жаркое из задней части барашка или теленка. вечный кусок сыра – все это служило неиссякаемым источником для шуток, к которым он относился весьма добродушно. Можно сказать, что недостаток средств искупался в этом случае избытком веселости и обеднел он по собственному желанию, чтобы быть счастливым, подобно древнему мудрецу, который сам бросил в море свои сокровища.

Принцесса не обладала решительно ничем, чтобы так же философски относиться к жизни, и поэтому казалось, что супруги говорят на совершенно разных языках. Она происходила из достойной немецкой семьи, но, подобно всем благородным немецким девицам, была бедна и при том совершенно лишена очарования и остроумия.

Трудно понять, что заставило принца решиться на этот брак, тем более что он всегда был против браков с немками. Его старые друзья рассказывали о нем следующий анекдот. Когда он впервые привез свою молодую жену в Брюссель, где его полк стоял гарнизоном, офицеры тотчас же явились, чтобы представиться принцессе. «Господа, – сказал им принц, – я очень тронут вашей любезностью, вы сейчас увидите принцессу, но предупреждаю вас – увы! – она совсем не красива, зато очень добра и проста, так что никому мешать не будет, даже мне!..»

Эти слова как нельзя лучше рисуют тонкий, насмешливый ум принца и его необыкновенное легкомыслие.

В то время, о котором идет речь, это была уже довольно пожилая женщина, легко выходившая из себя, но на нее никто не обращал внимания. Будучи предоставленной самой себе, она обычно занималась вышиванием каких-то безвкусных узоров, в то время как гости собирались вокруг принца и его дочерей, ведя непринужденную, оживленную беседу, полную грации и остроумия, каких я до сих пор нигде не встречала. По словам французов, салонные разговоры старого Парижа, будучи изгнаны после революции из столицы, нашли себе приют в этой скромной маленькой гостиной. И действительно, в Париже мне не пришлось встретить такого приятного общества: салонный дух был испорчен партийным духом.

В числе обычных посетителей салона де Линя я назову графа Шарля де Дама, этого вечного эмигранта, твердо уверенного в восстановлении Бурбонов. Как только французы оставили город, он переселился к своим старым друзьям и долго не мог простить принцу де Линю, что тот принял своих «заблудших» соотечественников – так называл он всех, кто перешел на службу к новому правительству. Человек выдающегося ума, де Дама тем не менее нередко позволял себе странные выходки, которые ему прощались лишь из уважения к его благородному характеру и необычайной оригинальности. Мне однажды пришлось слышать, как он, пустив в ход все свое красноречие, доказывал, что иногда можно демонстрировать дурной тон при условии никогда не обнаруживать дурного вкуса , и, исходя из этого, считал себя вправе говорить все, что ему приходило в голову.