Анна Потоцкая - Графиня Потоцкая. Мемуары. 1794—1820

Нам показали Мальмезон, начиная с чердака и кончая подвалом. Я не могу выразить словами, с каким интересом, с каким жадным любопытством рассматривали мы жилище, бывшее свидетелем стольких великих событий. Сколько невыразимого упоения, любви, славы, бесчисленных триумфов, фантастических рассказов! Вся жизненная драма героя развертывалась здесь в течение десяти лет, и, казалось, все было полно еще трепещущими воспоминаниями, которые придавали настоящему как бы отблеск прошлого. Спальня Наполеона – та, где он Первым консулом мечтал о всесветной монархии, а потом, монархом, увенчанным славой, искал отдыха, – оставалась в том же виде, в каком он ее покинул, чтобы никогда больше не возвращаться. Жозефина запретила пускать туда любопытных, и только благодаря настойчивым просьбам и золоту нам удалось проникнуть в святая святых.

Если когда-либо кощунственная мода дерзнет изменить обстановку этой комнаты, это станет таким преступлением, за которое потомство будет вправе упрекнуть нацию. Мальмезон должен быть превращен в национальную собственность. Помимо общего интереса, связанного с малейшими подробностями жизни великого человека, эта комната необыкновенна сама по себе. Резная кровать безукоризненной античной формы стояла на возвышении, покрытом громадной тигровой шкурой редкой красоты. Огромный шатер вместо занавесей поддерживался военными трофеями, напоминавшими о победах и завоеваниях.

Это были не просто славные эмблемы, добытые на поле брани и служившие украшением, это была своего рода живая хроника блистательных подвигов солдат и славы их гениального вождя.

Все, что много говорит воображению, невольно вызывает к себе уважение и заставляет сосредоточиться. Мы углубились в рассматривание каждой мелочи этой комнаты, отныне ставшей исторической, и царившее кругом нас молчание лишь изредка нарушалось голосом проводника, которого мы время от времени тихо о чем-либо спрашивали: в эту минуту нам казалось, что сам император присутствует здесь.

В комнате Жозефины не было ничего интересного, лишь бросалось в глаза отсутствие вкуса и гармонии. Обстановка представляла собой странную, безвкусную смесь всех цветов и стилей, не замечалось ни изящной простоты, ни аристократического замысла, ни любви к старине – наоборот, здесь безраздельно царила мода, эта всемогущая властительница Парижа. Я не могла подавить в себе чувства гордости при мысленном сравнении покоев Жозефины с моими комнатами в Натолине.

Единственное, что было вне всякой критики, – это картинная галерея. Сразу становилось ясно, что устройство ее поручили человеку опытному, с большим артистическим чутьем. Фламандская школа в галерее господствовала над итальянской. Не желая давать здесь скучного описания, которое невеждам покажется неинтересным, а знатокам – недостаточно полным, я укажу только, что в этой галерее имелось несколько великолепных картин Клода Лоррена, Поля Поттера, одна чудесная картина Рейсдаля и множество восхитительных полотен Воувермана.

Что касается архитектуры дома, то она была не только безобразна, но и вульгарна. Главный корпус оказался низким зданием, придавленным крышей с мансардами. Окна узкие и маленькие, двери убогие, украшения тяжелые, одним словом, все носило отпечаток мелочности без простоты и претензий – без величия.

Но сады и в особенности оранжереи были великолепны: в них оказалось столько редких растений из всех стран света, что легко можно было вообразить себя в тропиках.

Высчитывая хотя бы приблизительно издержки на устройство и содержание этих садов, можно сразу заметить, что Жозефина больше всего любила свои растения и цветы, предпочитая их всей окружавшей ее роскоши. Правда, она немало тратила и на туалеты, но чувство, которое питала императрица к своему парку и оранжереям, было настоящей страстью. Сколько прелести придавал празднествам этот красивый, кокетливо убранный уголок и сколько романтических интриг завязывалось на его аллеях блестящим придворным обществом!

Вернувшись домой, я нашла приглашение, которое меня одновременно и удивило, и обрадовало. Это было извещение от дежурного камергера о том, что я приглашена «иметь честь обедать в Сен-Клу с Их Величествами» в тот же день в шесть часов, а теперь было уже десять. Подобной чести удостаивались весьма немногие, а особенно иностранки, потому что император со времени своего брака следовал старому этикету французского двора и обедал только в кругу своей семьи. Потому я решила довести до сведения императора, что мне чрезвычайно неприятна постигшая меня неудача. К счастью, военный министр давал бал, на котором император должен был присутствовать, и, таким образом, мне предоставлялась возможность объясниться с ним, так как я надеялась, что Наполеон, как всегда, обратится ко мне с несколькими словами.

Я поехала на бал раньше, чтобы занять хорошее место. Желая обратить на себя внимание императора, я оделась так, чтобы он меня заметил, и надела все свои бриллианты. Как я и предполагала, император, увидев меня, направился в мою сторону и, приняв недовольный вид, сказал:

– А, графиня! Вы вчера, верно, поздно вернулись домой? Мы все же вас ждали и оставили ваше место незанятым.

Поощренная такой любезностью, я высказала сожаление, которое почувствовала, увидев по возвращении домой приглашение и не имея возможности им воспользоваться.

Он слушал меня, улыбаясь и, по-видимому, забавляясь моей досадой, а затем с милым простодушием напомнил старую пословицу:

– Что отложено, то не пропало, в следующий раз вы получите приглашение вовремя.

Этот разговор, довольно длинный для того, чтобы привлечь внимание остальных гостей, подал повод к самым неуместным предположениям.

Не одна из присутствовавших на балу дам позавидовала моему, как они выражались, положению , поскольку многие втайне добивались благосклонности императора, что не мешало им сохранять пренебрежительно-напускной вид. В следующие дни мне нанесли визиты многие лица, которые раньше и не собирались этого делать, а теперь явились и оставили свои визитные карточки. Тут я убедилась, что низости одинаковы при всех дворах – как при новейших, так и при самых древних. Как они все были далеки от того, что тогда меня занимало! Уехав с бала, я даже не вспомнила о маленьком успехе, который там имела.

Со времени своего выздоровления Шарль навещал меня не так часто, как раньше, и старался выбирать часы, когда я бывала не одна и принимала гостей. Однако он всегда расспрашивал, что я делала, и не переставал руководить мной в моем изучении достопримечательностей Парижа. Вот записка, которую он мне прислал через два дня после великолепного гвардейского бала, о котором немало писалось в тогдашних газетах: