Анна Потоцкая - Графиня Потоцкая. Мемуары. 1794—1820

Текущей зимой я испытала большую радость, вследствие чего на время лишилась возможности интересоваться политическими событиями: 13 января 1812 года, в семь часов утра, я родила сына при обстоятельствах, точно предсказанных маленькой ворожеей.

В первый раз в жизни у меня явилось желание, чтобы крестный отец моего ребенка был королевской крови. Я льстила себя надеждой добиться этой милости у самого великого Наполеона, собиравшегося восстановить Польшу, а пока сына просто нарекли именем – почему, я и сама не знаю – Мориц (Маврикий).

Дорогое дитя! Какой ты был прелестный! Ни разу ни крики, ни плач не исказили твоего круглого и свежего личика, ты стал предметом обожания твоей матери и радостью всего дома, так все тебя любили! Я еще раз благодарю тебя за счастье, которое ты мне дал.

Когда я вернулась в Польшу, мы принадлежали саксонскому королю, которому Наполеон отдал нас или, вернее, присоединил, не зная, что делать с Великим герцогством Варшавским, которое создал мимоходом, предоставив времени и обстоятельствам его расширение.

Создание герцогства Варшавского было нашей заветнейшей мечтой, а пока в ожидании лучшего мы имели монархом человека необычайно нравственного, который с мудрой и чисто отеческой заботливостью устраивал благосостояние своей вотчины. Король и королева, оба пожилые, были окружены людьми, которые напоминали уснувших придворных из сказки о Спящей Красавице. Казалось, жизнь при дворе остановилась сто лет назад, но зато они отличались твердыми принципами, редко встречающимся теперь бескорыстием и чрезвычайно изысканными манерами.

Правление, дарованное нам Наполеоном, своей формой напоминало внутренний распорядок рейнских государств и сосредоточивалось в руках семи министров, составлявших совет во главе с председателем. Эта гептархия [40] Дословно – семицарствие ( греч .). , отличаясь на первый взгляд национальными особенностями, на самом деле была всецело подчинена влиянию французского резидента, который являлся для края настоящим проконсулом с почти не ограниченной властью. Правда, в особо исключительных случаях дозволялось обращаться с просьбой к самому императору через посредство статс-секретаря, состоявшего при короле и ведавшего исключительно делами великого герцогства.

Когда я приехала из Парижа, французским резидентом был господин де Серра, женевский дворянин, человек довольно чопорный и педантичный. По словам ученых, это был великий латинист, но он совсем не обладал искусством вести беседу и не имел ни достоинств, ни недостатков нации, представителем которой являлся. Его уважали, но не любили.

Резкий в спорах, он вносил в них свою железную волю и, вследствие этого, пользовался у императора успехом. Часто мой свекор, бывший председателем Совета, возвращался с заседания в отчаянии от требований господина де Серра. Напрасно доказывали ему, что страна, истощенная из-за долгого пребывания армии, совсем не имеет средств. Он ничего не хотел слушать и только отвечал: «Однако это необходимо, господа, и так будет, ибо этого требует император». Тогда прибегали к последнему средству и обращались к верховному владыке, по приказанию которого давались некоторые обещания, а резидент получал распоряжение выждать время, но ни в чем не уступать [41] Как мы были далеки от предвидения будущего, когда стонали под властью деспотического равнодушия! Подобно женщинам, сожалеющим о тиранстве того, кого любили, с каким горьким чувством должны были мы говорить об этом времени надежды и славы! – Прим. граф. .

Всецело преданный Талейрану, которому он был обязан своим положением, господин де Серра в глубине души не любил Наполеона. Иногда он пускался в откровенности с теми из министров, на скромность которых мог положиться, но это нисколько не уменьшало его рвения, с которым он исполнял получаемые из Парижа указы.

Император возвратил нам национальные цвета, язык, учреждения и армию, во главе которой стоял князь Понятовский. Трудно представить себе человека, в большей степени, чем князь, достойного командовать пятьюдесятью тысячами храбрецов, служивших под его начальством. Солдаты его обожали, так как он делил с ними все опасности и лишения, и по малейшему его знаку бросались исполнять то, чего другие добивались только суровой дисциплиной.

В его характере соединялись необычайные контрасты. Будучи всевластным господином у себя дома, он все же охотно шел на уступки из любви к спокойствию, но при трудных обстоятельствах, которыми была полна его жизнь, проявлял мужественную энергию: частный человек уступал место общественному деятелю, для которого достоинство родины было дороже всего. Подобная смесь героизма со слабостью была удивительна еще и потому, что в ней совершенно не было места самолюбию, а тем более тщеславию. Быть может, история поставит ему это в упрек: ведь то исключительное положение, которое занимал князь, могло бы возвысить его до трона и таким образом обеспечить существование родной страны. Тем не менее его благородные качества, необычайное мужество и славная смерть сделали из него героя, чье высокочтимое имя осталось навсегда дорогим для его родины.

Письма, приходившие из Парижа, содержали лишь подробное описание пышных торжеств по случаю окончания шести недель после родов молодой государыни, которая, произведя на свет столь страстно ожидаемого наследника, осуществила желания своего супруга, упрочив трон за новой династией.

Празднества и костюмированные балы, на которых, казалось, ожили все боги Олимпа, сменяли друг друга. Неаполитанская королева появлялась на них Минервой, а ее сестра, красавица Полина – Венерой.

Уже давно армия не получала такого долгого перемирия. Присутствие знатной молодежи, жаждущей отдыха и развлечений, придавало еще больше блеска всем празднествам. Посреди всеобщего упоения неведомо откуда стали просачиваться таинственные слухи, не оставлявшие сомнения в неизбежности войны – войны, в которой Наполеон собирался поставить на карту свою империю и свою славу и, подобно Ксерксу, стать во главе ста народов.

Время проходило в дипломатических переговорах. Наполеон требовал, чтобы российский император принес ему в жертву Англию. Учитывая всю опасность сопротивления, Александр тем не менее не мог решиться изменить свою систему и выжидал, в чем ему очень помогал желавший мира французский посол Коленкур. Очарованный благородством Александра и оказанным ему доверием, он сдерживал воинственный пыл своего повелителя.

Князь Понятовский, направленный от имени саксонского короля и правительства с поздравлениями императору Наполеону и выражением радостных чувств польского народа по случаю рождения наследника, вернувшись из Парижа, не привез никаких точных известий относительно войны. Двор ликовал и веселился, и если находились скептически настроенные умы, то их почти не слушали, так как император еще молчал.