Наташа Михлин - Птенцы велосипеда

Когда, нагулявшись, они поехали домой, уже спускались сумерки. Животы у обоих подводило от голода, а соблазнительные дымки из окрестных тратторий[6] заставляли крутить педали быстрее.

– Срежем через парк! – крикнул Давид, и свернул под тенистые своды аллеи.

Мартино молча последовал за ним. На тропках стоял тихий гул голосов, пришлось сбавить скорость, объезжая гуляющих и их так и норовивших сунуться под колеса собак. У памятника на скамейке, куда не доставал свет первых фонарей, темнело шевелящееся, громкое пятно сгрудившихся подростков, в котором мелькали блестящие бока пивных банок.

Мартино догнал Давида и поехал рядом. Громкий взрыв смеха со стороны памятника заставил его вздрогнуть.

– Привет! Как жизнь? – к ним шел бритый почти наголо парень.

Давид остановился.

– Езжай, я догоню.

– Я с тобой, – упрямо мотнул головой Мартино.

– Март…

– Я с тобой, – сквозь зубы повторил он.

– Как у тебя, Але? – кивнул Давид подошедшему.

– Нормально, все отлично, дружок, – он потрепал его по плечу. Было видно, что Алессандро уже успел хорошо приложиться к пиву. – Не выйдешь сегодня?

– Нет. Мне еще уроки на завтра доделать.

– Ладно, – усмехнулся Але, мельком глянул на Мартино и вернулся к своим.

До дома ехали молча. Поднялся вечерний ветер, шуршала листва, посреди круглого сквера негромко скрипели качели.

– Завтра же возьму у папы масло и смажу дурацкую железку, – прошипел Мартино, открывая ключом дверь во двор.

Дома было шумно и весело: мама с Паолой над чем-то смеялись на кухне, в салоне Нико с Ноа смотрели телевизор, лежа на ковре в окружении кучи рассыпанных игр.

– Мам, – тихо сказал Давид по-русски. – Мне надо позаниматься.

– Va bene, carino[7].

Давид ушел в комнату, слыша, как мама приглушает телевизор и велит мелким убрать за собой вещи. Ее итальянский был не так уж и плох, но Давид все равно немного стыдился, когда слышал, как она говорит. С ивритом по-другому: тогда Давид был еще маленьким и мама, наоборот, казалась всезнающей и всемогущей. За пять лет здесь Давид выучил язык и избавился от акцента почти полностью, хотя Заро иногда все же замечал мелкие ошибки и педантично указывал ему на неверно употребленные слова. Давид смущался, иногда даже злился, а Мартино потом по-тихому пояснял непонятное, извиняясь таким образом за брата.

Хорошо им. Родились в одной стране, выросли, переезжали всего однажды – с юга на север, да и то не помнили этого. Тут же будут жить всю свою жизнь. Может, выучат английский и еще какой-нибудь язык для работы или для собственного удовольствия. Но не для того, чтобы выжить. Мартино и Заро не требуется напрягаться на уроке итальянского, пытаясь разобрать диалект старенького учителя, который он то и дело вставляет в объяснения. Им не нужно делать вид, что все поняли, когда не поняли и половины, а потом доставать телефон и гуглить, пока их не видят… Впрочем, теперь такое случалось очень редко. Слыша, как мама порой заучивает новые слова, на Давида накатывало одновременно раздражение и жалость. Хотелось помочь или сбежать и не слышать. Чаще он помогал.

Влетевшая в окно ночная бабочка вывела его из задумчивости и заставила сосредоточиться на уроках. Скоро прибежит вкусно пахнущая после душа, свеженькая Ноа, заберется к брату на колени, требуя поднять ее на руки и забросить на верхний ярус кровати, будто там нет лестницы. Трещание крыльев приблизилось к лампе, на учебник просыпалась коричневая пыльца. Ноа не понравится мотылек в спальне. Давид со вздохом встал, сдул со страницы пыльцу и накрыл бабочку рукой. Подойдя к окну, выбросил копошащуюся в ладони тварюшку во двор.

________________________________________________________

[1] Национальный музей кинематографа Мо?ле Антонеллиа?на (итал. Mole Antonelliana) – Подобно парижской Эйфелевой башне, здание со временем стало восприниматься как символ Турина.

[2] Ларго Монтебелло – площадь недалеко от центра Турина.

[3] Метука – сладкая (ивр.)

[4] На итальянском грампластинка называется disco.

[5] «Уно» – популярная настольная игра.

[6] Trattoria – закусочная семейного типа

[7] Va bene, carino – Хорошо, милый (ит.)

-2-

Подержанный Фиат Пунто приходилось парковать довольно далеко от дома, за углом многоэтажки. Машину успели украсить белыми каплями птицы, в дворниках застряли сухие связки прошлогодних кленовых «самолетиков», сбитых ночным ветром. Небо хмурилось, явно собираясь к полудню пролиться нешуточной грозой.

Частные ясли, где работала Виола, находились в четверти часа езды от дома, быстрее было выехать на серую трассу, в обход хитросплетений старинных улочек с неудобными ограничениями и чуть ли не ежедневно меняющимися запретами. Наизусть знать ZTL-зоны[1] и не глядя в календарь, помнить, на какой из площадей развернул белые купола один из многочисленных рыночков, могли лишь коренные жители. Туристы же хватали штраф за штрафом: незнание закона не освобождает от ответственности. Виола не относилась ни к одной из групп и предпочитала не соваться туда, если можно объехать.

Ясли представляли собой ярко-лиловое строение в три этажа у самой границы тенистого скверика. Аккуратно нарисованные мраморные плитки на углах смотрелись совсем настоящими, над входом поднимала в благословении руку Дева Мария с младенцем. Эту фреску начальство заказало недавно, и на фоне прошлогодней краски она все еще смотрелась чересчур ярко и кричаще, словно наклейка. Виола поздоровалась с другими работницами, кивнула повару – единственному мужчине в коллективе. Ветреное утро пока что баловало прохладой, немного жаль было уходить в помещение. И еще неизвестно, позволит ли погода выйти с детьми во двор.

Для многих коллег и родителей ясельных Виола была иммигранткой. И останется ею навсегда, проживи она тут и десять, и двадцать лет. Хоть для двух-трехлетних малышей, с которыми она работала, ее лексикона было достаточно, Виола все же старалась дать им больше необходимого. Вместе с ними разучивала песни, трудные слова, придумывала новые игры, а дома после работы читала статьи и смотрела классические итальянские фильмы, стараясь впитать чужую культуру.

Войдя в класс, Виола улыбнулась, увидев малышку Камелию – отец всегда привозил ее первой, к самому открытию ясель. Темнокожая девочка сонно терла глаза, сидя на мягком пенковом коврике в углу. Ножки поднятых уборщицей стульев топорщились блестящими красными зарослями. Виола посадила сонную Камелию себе на бедро, а свободной рукой стала расставлять стулья вокруг столов. Запертые в прозрачных коробках игрушки, казалось, нетерпеливо прижимались носами к стенкам, в сетке скучали цветные мячи. Двадцать детей вот-вот прибегут в комнату и снова все раскидают, возвращая классу жилой, теплый вид. Кроме Камелии – дочери приезжих из Кении – в группу ходил китаец Джанни, двое албанцев и даже одна украинка.