Юрий Рытхэу - Сон в начале тумана

– Как жестока жизнь! – не сдержался Джон.

– Да, – согласился Орво. – Не повезло старикам. Были бы живы сыновья, они бы не мучились и уже жили в ином мире.

Снег выпал неожиданно. Три дня кряду лил беспрерывный мелкий дождик, а в одно утро вдруг превратился в снегопад. Сначала снежинки таяли на черной земле, но их было так много, что к полудню земля была покрыта пушистым снежным ковром, и Энмын с побелевшими ярангами и холмиками мясных ям неожиданно обрел праздничный веселый облик.

Ранним утром Яко разбил ковшиком лед в ведре и удивленно произнес:

– Затвердела вода!

А отяжелевшая Пыльмау сказала:

– Зима пришла.

По первому снегу Джон начал учиться управлять упряжкой. За лето собаки разжирели и обленились. Некоторые вообще забыли дорогу к дому, и их приходилось разыскивать по всему селению. Дело осложнялось еще и тем, что Джон их не знал «в лицо», и Пыльмау бегала вместе с ним в поисках.

Когда наконец упряжка была собрана и запряжена, Джон уселся на нарту и храбро крикнул:

– Гу!

Нарта не двинулась с места. Собаки продолжали обнюхивать друг друга, не выразив никакого желания повиноваться команде. Повторив несколько раз «гу», Джон разразился потоком ругательств. Вожак медленно обернулся и как бы с укоризной посмотрел на незнакомого каюра. Пришлось позвать Пыльмау. Она что-то сказала собакам, а потом спокойно и деловито произнесла:

– Гу!

Джон едва успел прыгнуть на нарту. Сделав круг по лагуне и освоив команды «кх-кх» и «поть-поть» – направо и налево, – он направил нарту к яранге. Притормозив и произнеся протяжное: «Гэ-э-э!» – Джон крепко вбил остол в еще неокрепший снег и спросил Пыльмау:

– Что же ты сказала собакам такое, что они сразу же пошли?

– Да ничего такого, – ответила Пыльмау. – Сказала, чтобы слушались тебя, потому что теперь ты им хозяин.

– И все? – с недоверием спросил Джон.

– А что еще им говорить? Теперь они знают, что делать.

Однако на деле оказалось далеко не так. Упряжка упорно не двигалась с места, а вожак выражал полное безразличие к командам Джона. Это была большая лохматая собака с умным задумчивым взглядом. Во взгляде ее было столько презрения к Джону, что он наконец-то не выдержал, схватил бич и дважды огрел собаку. Уселся на нарту и сердито крикнул: «Гу!»

Вожак оглянулся, но пошел.

К вечеру, измученный больше собак, Джон ввалился в ярангу и торжествующе заявил жене:

– Мау! Я все же заставил их слушаться. Они меня признали своим хозяином.

– Иначе и не могло быть, – сказала Пыльмау, – ведь я им об этом сказала.

В осенние ненастные дни Джон перестроил ярангу. Иногда ему помогали Орво, Армоль и Тнарат. Сейчас это было странное, но удобное жилище. Джон не слепо копировал ярангу Карпентера из Кэнискуна. Карпентер не держал собачью упряжку, а Джону она была нужна, поэтому он расширил чоттагин и разделил его на две половинки: одна – для людей, другая – для собак. Эти половинки отделялись одна от другой невысокой перегородкой, похожей на забор. В предназначенной для людей части стоял грубо сколоченный стол с таким же неказистым табуретом, большой ящик, прислоненный к стене, – шкаф, полки, привязанные к стене обрывками лахтачьего ремня. Каморку свою Джон тоже расширил раза в два. Теперь она превратилась в настоящую комнатку с широкой постелью, устланной отборными белыми оленьими шкурами. Труднее было с отоплением. Пришлось поставить в комнату обыкновенные каменные жирники. Правда, этим достигались сразу же обе цели – отопление и освещение.

В одной стене чоттагина Джон прорезал квадратное отверстие и вставил полупрозрачный пузырь – высушенный и особым образом обработанный для арара желудок моржа. В чоттагине сразу посветлело, и энмынцы приходили в ярангу Джона, чтобы заглянуть в окно.

Полог больших изменений не претерпел. Только в одном углу поблескивал медный рукомойник. Он висел вместо бога удачи, который смущал Джона ироническим выражением деревянного лика и жирным неопрятным ртом, облепленным засохшей жертвенной кровью и жиром. А бог занял место умывальника в чоттагине. Пыльмау сначала возражала против его переселения, но Джон решительно заявил, что богу гораздо приятнее висеть на свежем воздухе, чем в духоте. Что же касается рукомойника, то замерзшая вода может его разорвать.

Приручив упряжку, Джон мог теперь вместе с другими охотниками ездить в тундру. Орво показал, в каких местах охотился на песца Токо, и сказал:

– Теперь это твои места. Можешь пока выложить подкормку, а когда песцовый мех станет белый как снег, поставишь капканы. Я покажу, как это делать.

Для подкормки возили чуть подпортившееся мясо и выброшенные морем звериные туши, которые уже не годились в пищу человеку.

Море еще не совсем замерзло. Переменчивый ветер то отжимал ледяное крошево от берега, то снова пригонял, и в бурные ветреные ночи на яранги падали выбрасываемые волнами ледяные бомбы.

Ранним утром мужчины выходили за морскими дарами. Джона больше интересовали хорошие доски, хотя он собирал и морскую капусту. По вкусу она напоминала свежепросоленные огурцы.

Джон вышел из яранги задолго до рассвета. В темноте светились волны и с глухим звуком разбивались о мерзлую гальку. Идти было скользко: то и дело под ноги попадали ледяные глыбы. Джон шел на запад. На найденных бревнах и досках Джон ставил метку – клал камень. Идущий за ним будет знать, что опоздал, что у досок и бревен уже есть владелец. Бледный рассвет застиг его невдалеке от узенького пролива, ведущего в лагуну. Можно уже было поворачивать обратно: дальше идти не имело смысла – за проливом находились крутые скалы, обрывающиеся прямо в воду.

Джон присел передохнуть. Он глубоко дышал, ноздри щекотал студеный, пахнущий морскими ветрами воздух. Рассвет с трудом пробивался сквозь плотные, как мокрые занавески, облака. Все, что мерещилось в сумерках и казалось странным, стало привычным и знакомым.

Лишь один темный предмет не давал покоя Джону. Что-то в нем было необычное: в волнах невдалеке от пролива перекатывался огромный черный предмет. Поначалу Джон думал, что это просто большая волна. Но она отличалась от других волн удивительным постоянством.

Джон двинулся туда. Чем светлее становилось, тем загадочнее выглядел предмет. Только подойдя совсем вплотную, Джон сообразил, что перед ним огромный кит. Туша почти наполовину была на суше. Черную лоснящуюся китовую кожу облепили ракушки, испещрили трещины. По всей видимости, кит был мертв. Может быть, его смертельно ранили китобои, а может, кит своей смертью умер. Морской великан был бездыханен и слегка вздрагивал под ударами волн.

Смутно догадываясь, что эта находка представляет огромную ценность для энмынцев, Джон заторопился в обратный путь. Чтобы легче было идти, он поднялся на травянистую полосу. Вдали показалась человеческая фигурка. Подойдя ближе, Джон узнал Тнарата. Тнарат со смаком жевал длинные стебли морской капусты.