Денис Соболев - Воскрешение: Роман

– От нас не зависит ничего, – ответил дядя Валера, неожиданно остановившись на самом пороге веранды. – Что зависит от тебя? Что зависит от меня? Ты обманываешь себя, потому что тебе легче так думать. О какой исторической необходимости ты говоришь? Это же чистый марксизм. А правда в том, чтобы признать свое историческое бессилие и жить достойно вопреки истории. Все остальное самообман. Мы не можем выбрать историю, но можем выбрать себя в истории.

– И это не самообман? – закричал папа, почти выталкивая дядю Валеру из как-то неожиданно сжавшегося раструба двери веранды. – Звучит как все эти разговоры про богочеловека.

– Не вижу ничего нелепого в разговорах о богочеловеке, – ответил дядя Валера. – Наоборот, из всех возможных разговоров они мне кажутся едва ли не самыми разумными. По крайней мере, гораздо более разумными, чем разговоры про то, что все вокруг неожиданно превратится в земной рай.

– В рай земной не превратится никакая страна, – донесся уже от самой калитки удаляющийся ухающий голос папы.

– Кстати, – вдруг сказал дядя Валера, на несколько секунд задержавшись у забора, – ты помнишь ту странную древнееврейскую рукопись, которую мы тогда нашли? Я почти случайно выяснил, откуда был взят этот текст.

– Правда? – удивленно спросил папа. – Честно говоря, я уже и думать про нее забыл.

Потом они услышали негромкий деревянный стук и чуть дрожащее металлическое позвякивание.

Мама выпила еще глоток, чуть слышно поставила чашку на блюдце и с показным вниманием посмотрела на них с Ариной.

– Ну? – заметила она все тем же «отсутствующим» утренним голосом.

– Мы пойдем, – сказала Арина.

– Идите, – ответила мама. – Только на участке, хорошо?

– Хорошо, – согласился Митя.

Они спустились с веранды и быстро отбежали вглубь зелени. Здесь между соснами была подвешена доска качелей, и Арина стразу же на ней устроилась. Пахло густой хвоей и ранним летом. Мите ничего не оставалось, кроме как усесться на мох и прислониться к стволу сосны.

– Почему ты сказал «хорошо»? – спросила она.

– А почему я не должен был говорить «хорошо»? – возмутился Митя.

– А почему ты должен говорить «хорошо»? – снова спросила Арина, раскачиваясь все сильнее. – Вот взяли бы велики и поехали, – добавила она.

– Мама бы все равно тебя не отпустила.

– Почему это? – усмехнулась Арина.

– Потому что ты маленькая, – ответил Митя наставительно.

Арина с презрением посмотрела на него и продолжила раскачиваться. Верхушки сосен зашелестели, стихли, зашелестели снова.

– И куда бы мы поехали? – вдруг спросил он.

Арина зашелестела ногами по земле, веревки качелей прогнулись, она почти остановилась и посмотрела на Митю сверху вниз.

– Куда бы мы поехали… – повторила она, задумавшись; но потом снова засветилась. – Мы бы поехали к Анне Андреевне.

– Мама не любит, когда ты так говоришь, – ответил Митя. – Анна Андреевна умерла. Это могила. Ты не можешь так говорить о могиле. Кроме того, ты никогда ее не видела. И вообще, если мы туда поедем, мама отправит нас в магазин, потому что это «по дороге».

– Ты ее тоже никогда не видел, – победоносно парировала Арина и продолжила, перебивая саму себя: – Я видела фотографии. Она такая красивая. И еще папа нам ее читал. А в магазин я все равно не пойду. Ни за что. Ну хорошо, тогда бы мы поехали на залив.

Теперь настала Митина очередь почувствовать себя правым.

– На залив мама бы нас точно не отпустила, – победно сказал он. – Потому что она не хочет, чтобы мы слушали, о чем говорят папа и дядя Валера.

– Она никогда не хочет, – ответила Арина. – Это наша семейная тайна, а она не хочет, чтобы мы ее знали. Я знаю, что не хочет. Но мы все равно все узнаем. Обязательно узнаем, правда?

Она оттолкнулась ногой от земли и снова начала раскачиваться. Здесь, наверху, пахло неожиданно подступившим ветром с залива.

– Ты слышала, как папа сказал, что теперь многое станет ясным? – вдруг спросил Митя; Арина подумала и кивнула.

– А дядя Валера про этого богочеловека, – добавила она, немножко подумав. – Это, наверное, как снежный человек, только такой особый, от Бога?

– Дедушка Илья говорит, что никакого Бога нет, – ответил Митя.

– А дедушка Натан говорит, что это нас самих нет, а Бог – он как раз и есть. Хотя как это так – нас нет? Как это может быть, чтобы нас не было? Ты лучше скажи, почему это дедушки бывают такие разные?

Митя задумался.

– Но мы все равно все узнаем, – повторила Арина. – Или папа нам расскажет. Он же сказал, что теперь все всё узнают. Я думаю, что нам он расскажет первым. Если ему мама не запретит.

Мама спустилась с веранды и подошла к ним.

– Как это тебе не надоедает качаться, – с неодобрением сказала она.

– Я хочу к Ленке. – Арина старалась говорить капризным и обиженным голосом. – Она нас вчера приглашала, а ты нас не отпускаешь. У них вот такой, – она раскинула руки, чуть не упав с качелей, – ньюфаундленд.

– Ты сейчас упадешь и сломаешь шею, – сказала мама. – Но к Лене идите, всяко лучше, чем шататься от ворот до забора.

Боясь, что она передумает, они выбежали из дома, быстрым шагом прошли вдоль по улице, свернули направо, огляделись, еще раз повернули направо, по тропинке пересекли железную дорогу, прошли мимо яблонь, цветущих необыкновенным влекущим светом на даче композитора Соловьева-Седова, миновали еще несколько домов и даже тот большой двухэтажный деревянный дом, на который родители всегда показывали с особым почтением, потому что там когда-то жил сам Шостакович, которого они ходили слушать в филармонию и который был у них на пластинках. Свернули направо еще раз и, как в глубокую южную воду, нырнули в сосновый северный лес.

– Мы можем спуститься к заливу лесом, – объяснил Митя. – И здесь нас никто не увидит.

Арина побежала по тропинке, медленно спускающейся под гору. Лес был почти без подлеска, и ей вдруг захотелось бежать без оглядки, направо, налево, бегать кругами по уютному земляному ковру; а в просветах между соснами светилось яркое небо, под которым – по ту сторону узкого песчаного пляжа со старыми лодками – лежала мелкая вода залива. Ей вдруг стало казаться, что где-то там внизу, под этим неожиданно синим небом и находится то время, о котором говорил папа, когда все станет ясным, время, которое уже близко и которое мама почему-то хочет от них спрятать. Арине показалось, что и она сама вся наполняется тем неясным безадресным предчувствием нового и значимого, которое охватывает детей – или, точнее, которое происходит с детьми, вдруг отрывающимися от детства, чтобы, как им продолжают повторять и как они верят сами, начать дорогу к знанию и любви, но на самом деле – чтобы начать свое долгое падение в пустоту смертного времени.