Джордж Элиот - Мельница на Флоссе

Филип Уэйкем был более редким гостем, по иногда и он появлялся по вечерам. Как-то в час заката, когда все четверо сидели на лужайке, Люси сказала:

— Теперь, когда пришел конец визитам Мэгги к тетушке Глегг, мы будем до самого ее отъезда каждый день кататься на лодке. Из-за этих несносных визитов Мэгги и вполовину не насладилась удовольствием, которое предпочитает всем другим. Разве я не права, Мэгги?

— Предпочитает всем другим способам передвижения — надеюсь, вы это имели в виду? — проговорил Филип, улыбаясь откинувшейся в садовом кресле Мэгги. — Иначе она предала бы душу призраку этого лодочника, что. по преданию, появляется на Флоссе, и вечно скользила бы в его ладье.

— А вы хотите быть ее лодочником? — подхватила Люси. — Если вы согласны на эту роль, можете присоединиться к нам, мы доверим вам весла. Будь Флосс тихим озером, а не рекой, мы чувствовали бы себя вполне независимыми от мужчин — ведь Мэгги чудесно гребет. Но Флосс не озеро, и нам придется прибегнуть к услугам наших благородных рыцарей, которые — увы! — не так уж стремятся к этому.

Она с шутливым упреком кинула взгляд на Стивена, который расхаживал взад и вперед, тихо напевая фальцетом: «Как жаждет пригубить душа божественный напиток». Стивен не откликнулся на слова Люси, продолжая держаться в стороне; все последнее время он часто вел себя так в присутствии Филипа.

— Вы как будто не расположены кататься на лодке? — сказала Люси, когда Стивен подошел и сел рядом с ней. — Разве вы разлюбили грести?

— О, я не выношу большого общества, — ответил он почти раздраженно. — Я приду, когда не будет никого другого.

От мысли, что эти слова могут обидеть Филипа, Люси покраснела: непривычно было слышать от Стивена подобные вещи, но ему явно нездоровилось все последнее время. Филип покраснел в свою очередь, и не столько от обиды, сколько от смутного подозрения, что угрюмость Стивена как-то связана с Мэгги, поднявшейся при его словах с места и подошедшей к лавровым кустам, чтобы полюбоваться закатом на реке.

— Мисс Дин, приглашая меня, не предполагала, что Этим она лишит себя общества остальных, — проговорил Филип. — Я вынужден отказаться от предложенной мне чести.

— Право же, вы не должны отказываться, — сказала Люси, весьма раздосадованная. — Завтра я особенно рассчитываю на ваше присутствие. Прилив начинается в половине одиннадцатого: будет так восхитительно провести два часа в лодке и, добравшись до Лукрета, пешком вернуться домой, прежде чем солнце начнет уж очень пригревать. Почему вы возражаете против прогулки вчетвером? — добавила она, глядя на Стивена.

— Я возражаю не против прогулки, а против того, чтобы в лодке нас было четверо, — ответил Стивен, опомнившись и стыдясь своей неучтивости. — Если бы речь шла о прогулке вчетвером — этим четвертым были бы вы, Фил. Но мы не станем делить между собой высокую честь сопровождать дам. Я поеду в следующий раз.

Этот разговор привел к тому, что Филип вновь начал с тревожным вниманием наблюдать за Стивеном и Мэгги. Когда все они возвратились в дом, решено было заняться музыкой, и, поскольку миссис Талливер и мистер Дин увлеклись игрой в крибедж, Мэгги уединилась, присев к столику с книгами и вязаньем, однако не принималась за работу и в рассеянности слушала музыку. Вскоре Стивен выбрал дуэт, который, по его настойчивой просьбе, должны были петь Люси и Филип: он и раньше не раз просил их об этом, но в Этот вечер Филипу казалось, что за каждым словом и взглядом Стивена скрывается какая-то цель, и он пристально наблюдал за ним, сердясь в то же время на свою подозрительность. Разве Мэгги не опровергла все его сомнения? А ведь она была сама правдивость: нельзя было не верить ее словам, ее взгляду во время их последнего разговора наедине. Вероятно, Стивен совершенно очарован ею (да и что могло быть естественнее?); но Филип чувствовал, что поступает низко, пытаясь проникнуть в горестную тайну друга. Тем не менее, он не спускал глаз со Стивена, который отошел от рояля, медленно приблизился к столику, где сидела Мэгги, и с небрежным видом принялся перелистывать лежавшие там газеты. Потом он сел спиной к роялю и, прижав локтем газету и опершись головой на руку, погрузился в чтение, словно был увлечен столбцом местных новостей в «Лейсхемском вестнике». В действительности он смотрел на Мэгги, которая, казалось, не обратила внимания на его приближение. Присутствие Филипа давало ей силы для борьбы: ведь всем нам легче проявлять сдержанность там, где на нас взирают с почтением. Но наконец до нее донеслось слово «дорогая», произнесенное с нежной и горькой мольбой — так просит тяжелобольной о том, что должен был бы получить и без просьбы. Она ни разу не слышала этого слова со времени их прогулки в Бассете, когда оно снова и снова срывалось с губ Стивена так же непроизвольно, как если бы то был едва внятный стон. Филип ничего не мог слышать, но, став по другую сторону рояля, он увидел, как Мэгги встрепенулась, потом, покраснев, посмотрела на Стивена и тотчас же с опасением оглянулась на него. Она ие подозревала, что Филип следит за ней, но все ее существо пронзил стыд от сознания необходимости что-то скрывать — стыд, заставивший ее подняться с места, подойти и встать позади матери, занятой игрой в крибедж.

Вскоре Филип отправился домой во власти страшного сомнения, смешанного с мучительной уверенностью. Теперь он уже не мог противиться мысли, что между Мэгги и Стивеном существует какое-то обоюдное понимание, и до поздней ночи его болезненно впечатлительная душа была отягощена этим, доводившим его почти до безумия, фактом: он не находил объяснения, способного примирить это обстоятельство со словами и действиями Мэгги. Когда наконец непреодолимая потребность верить в нее с вновь возродившейся силой овладела им, понадобилось не много времени, чтобы ему открылась истина: Мэгги борется, она хочет устранить себя — вот ключ ко всему, что он наблюдал после своего возвращения. Но, вопреки этой уверенности, его одолевали сомнения, которые он не в состоянии был отогнать. Воображение рисовало ему все происшедшее. Стивен до сумасшествия влюблен в Мэгги; он, должно быть, сказал ей об Этом; она отвергла его и спешит обратиться в бегство. Но он — откажется ли он от нее, зная, что ее чувство к нему делает ее почти беззащитной, — думал Филип с сокрушающим отчаянием.

Когда наступило утро, он испытывал такую слабость, что был не в силах, несмотря на свое обещание, участвовать в речной прогулке. Смятенный и подавленный, он ни на чем не мог остановиться, не мог принять никакого решения. Сперва ему пришла мысль, что надо немедленно увидеть Мэгги и просить ее открыться ему; вслед за тем он начал сомневаться, насколько позволительно его вмешательство. Разве все это время он не навязывал себя Мэгги? В давние годы она произнесла в своем юном неведении некие слона: этого достаточно, чтобы возненавидеть его хотя бы потому, что слова эти стали для нее оковами. И вправе ли он просить, чтобы она открыла ему свои чувства, когда она намеренно таит их от него? Он не должен видеть ее до тех пор, пока не уверится, что им руководит не себялюбивый гнев, а лишь бескорыстная забота о ней. Рано утром он написал и отослал со слугой коротенькую записку Стивену, извещая его, что внезапное недомогание не позволяет ему сдержать слово, данное им мисс Дип. Не будет ли Стивен так любезен, что передаст его извинения и заменит его?