Джордж Элиот - Мельница на Флоссе

— Нет, право, Боб, я не могу взять деньги, — сказал Том, — но ты не думай, раз я отказываюсь, так не чувствую твоей доброты. Я не хочу ничего ни у кого брать, я хочу сам зарабатывать на жизнь. А эти деньги не очень бы мне помогли — правда, даже если бы я их и взял. Разреши мне вместо того пожать твою руку.

Том протянул розовую ладонь, и Боб не замедлил вложить в нее свою загрубелую смуглую руку.

— Дай, я спрячу соверены в мешочек, Боб, — сказала Мэгги, — и приходи повидаться с нами, когда накупишь себе товару.

— Выходит, я словно нарочно пришел похвалиться деньгами, — сказал Боб с досадой, беря у Мэгги мешочек, — коли беру их обратно. Я сплутовать не прочь, это верно, да только здесь я не плутовал; вот когда попадется мне жулик или простофиля, я люблю его немного околпачить, а так — нет.

— Ты лучше брось свои проделки, Боб, — сказал Том, — а то смотри — вышлют тебя в колонии в один прекрасный день.

— Ну уж нет, только не меня, — отозвался Боб с радостной уверенностью. — Против блошиных укусов закона нет. А коли я когда и облапошу дурака, так он с того только умнее будет. Ну, хоть один соверен возьмите, купите себе и мисс что-нибудь на память… вы ведь подарили мне нож.

С этими словами Боб положил на стол соверен и решительно завязал мешочек. Том отодвинул монету и сказал:

— Нет, право, Боб, благодарю тебя от всего сердца, но принять я его не могу.

И Мэгги, взяв монету, протянула ее Бобу и добавила как можно убедительнее:

— Сейчас нет… но, возможно, в другой раз. Если Тому или отцу понадобится твоя помощь, мы тебе сообщим… правда, Том? Ведь ты хочешь, чтобы мы всегда рассчитывали на тебя как на друга?

— Да, мисс, благодарю вас, — сказал Боб, неохотно забирая деньги. — Я того хочу, чего вы хотите. До свидания, мисс, желаю удачи, мастер Том, спасибо, что пожали мне руку, хоть вы и не хотите взять деньги.

Приход Кезии, которая с самым мрачным видом спросила, можно ли подавать чай или гренки непременно должны превратиться в уголь, своевременно оборвал поток красноречия Боба и ускорил прощание.

День шел за днем, и у мистера Талливера появились, по крайней мере на взгляд врача, более определенные симптомы выздоровления: мало-помалу он начал владеть руками и ногами и рассудок его делал судорожные усилия вырваться из сковывающего его оцепенения, точно живое существо, выкарабкивающееся из-под снежного сугроба, который все снова и снова оседает, засыпая только что проделанное отверстие. Если бы те, кто сидел по ночам у его постели, измеряли время лишь неверной надеждой, ведя счет часам, проведенным в спальне больного, оно бы потянулось для них невыносимо медленно, но они измеряли его, ведя счет дням, оставшимся до страшной минуты, когда состоится продажа мельницы, — а их оставалось все меньше и меньше, — и ночи мелькали для них слишком быстро. Пока мистер Талливер постепенно возвращался к жизни, все ближе и ближе подходил тот миг, когда в его судьбе должна была произойти решительная перемена. Чиновники, определяющие судебные издержки, делают свое дело так же добросовестно, как почтенный оружейник, изготовляющий мушкет, который, попав, когда придет срок, в храбрые руки, оборвет не одну жизнь. Взыскание судебных издержек, опротестовывание векселей, постановления о продаже имущества — все это дозволенное законом оружие, корабельные ядра или картечь, которые поражают не одну только намеченную цель, но и все вокруг. Так уж устроена наша жизнь, где одни страдают за грехи других, где так неизбежно взаимосвязаны человеческие страдания, что даже у правосудия есть свои жертвы, и возмездие часто идет дальше цели, карая ни в чем не повинных людей.

На второй неделе января повсюду были развешаны объявления о том, что в „Золотом льве“ в отведенное для таких дел послеобеденное время состоится продажа с торгов сельскохозяйственного и другого инвентаря мистера Талливера, а вслед за тем — принадлежащих ему мельницы и земли. Сам мельник, не подозревая, что прошло уже так много времени, думал, что находится в той ранней стадии своих Злосчастий, когда можно еще найти какой-нибудь выход, и нередко в те часы, когда он приходил в себя, бессвязно толковал слабым голосом о планах, которые приведет в исполнение, когда поправится. У жены и детей была некоторая надежда на такой исход дела, который по крайней мере позволит мистеру Талливеру не покидан, родного дома и не искать совершенно нового для себя занятия. К этому времени мельницей заинтересовался мистер Дин. Он рассудил, что для Геста и К0 может быть небезвыгодно купить Дорлкоутскую мельницу, которая и сейчас дает прибыль, а может дать и больше, если применить паровую энергию; в таком случае Талливера можно было бы оставить управляющим. Однако мистер Дин не мог еще сказать ничего определенного: раз у Уэйкема в руках закладная на землю, ему может прийти в голову купить также и мельницу и набить на нее цену, а фирма Гест и К0 в делах не руководствуется чувствами. Когда мистер Дин вместе с мистером Глеггом приезжал на мельницу, чтобы проверить, в каком состоянии находятся документы, он вынужден был сказать миссис Таллигер что-то именно в этом духе, так как она заметила: „Пусть бы Гест и К0 подумали только, что отец и дед мистера Талливера владели мельницей задолго до того, как на свете появилась их маслобойня“. Мистер Дин в ответ выразил сомнение в том, чтобы солидный возраст Дорлкоутской мельницы неопровержимо доказывал, насколько выгоднее вкладывать капитал в нее, чем в маслобойню Геста и К0. Что касается дядюшки Глегга, то все это лежало за пределами его понимания. Добросердечный старик искренне сочувствовал Талливеру и его семье, но все его деньги были помещены в превосходные закладные, и он не мог рисковать — это было бы несправедливо по отношению к его собственным родным; зато он твердо решил послать Талливеру фланелевые жилеты, от которых сам отказался в пользу сделанных из более эластичного материала, и время от времени покупать миссис Талливер фунт чая; он уже заранее тешился мыслью о собственной щедрости, предвкушая, как преподнесет ей чай и как она будет довольна, узнав, что это самый высший сорт. Все же было ясно, что мистер Дин расположен к Талливерам. Как-то раз он привез с собой Люси, приехавшую домой на рождественские каникулы; она прильнула к смуглой щеке Мэгги златокудрой ангельской головкой и, орошая обильными слезами, осыпала сестру поцелуями. Эти стройненькие белокурые дочки занимают самый уютный уголок в сердце не одного почтенного компаньона почтенной фирмы, и, может быть, тревожные и сочувственные расспросы Люси о брате и сестре как раз и заставили мистера Дина поспешить с подысканием Тому временного места на товарных складах и рекомендовать человека, который обучал бы его по вечерам счетоводству и калькуляции.