Виктор Балдоржиев - Покидая тысячелетие. Книга вторая

– Слушай, друг, отвяжи сумку и сгоняй в магазин. Там на три бутылки. Одну себе возьми.

Никто не мог отказать Александру Баржановскому. Выпивали, не отходя от окна, если это было летом.

Мне казалось, что я знаю Баржанского с рождения. Пьяным он смеялся и обнимал меня:

– Это я только с Беллой Иосифовной развёлся. Но не со всеми же Азаровыми! Помни, что ты – надежда. Это, брат, тяжелый случай…

Высокий, худощавый и красивый, с развевающимися волосами и в белом, летящем на ветру, плаще они шёл по улицам Байкальска и каждый был рад с ним поздороваться, поговорить, выпить, спеть! Он заведовал в Драматическом театре литературной частью.

Я часто думал: пусть Баржанский пишет книги, но книгу надо писать о нём самом. В Драматический он пришёл до войны. На войне был лётчиком, горел в самолёте. По его пьесе поставили фильм, и вся страна пела о том, как старшина милиции задержал гражданку. Прибывшие усмирять его пьяные дебоши милиционеры, вытягивались в струнку, увидев среди его документов удостоверение «Почётный милиционер города Москвы».

– Ты можешь выжить среди этих кровососов и стать травоядным! – Смеялся он пьяным, приветствуя меня и протягивая стакан с водкой.

– Чокаться не будем! Мы же не чокнутые!

Вот чего и кого боялась Белла Иосифовна, говоря «ни грамма».

Баржанский приходил к Дине. Белла Иосифовна не препятствовала, но панически боялась, что он погубит меня.

– Одну Шарланову он уже погубил! – Поджимая накрашенные губы, говорила она, как бы не обращаясь ко мне. – Но талант нашего рода сильнее его уловок. Не правда ли, Витя?

В этом моменте она поворачивалась и ласково смотрела на меня. Конечно, я соглашался с ней, но, смеясь в душе, знал, что Баржанский стоит за моей спиной.

Слушая тётю и Дину, я возвращался к своим мыслям у «Музыкальной школы». Итак, мысль – это то, что мы, наконец-то, узнали, достигли. Но на данном этапе развития, на данном… Баржановский давно был на другом этапе. Он знал другое, чем все мы. И звал узнать это же самое и меня. Видимо, был уверен, что я смогу дойти до его этапа. Иначе не звал бы.

В полночь я открыл окно. К моему удивлению дыма не было. Ожидаемый дождь так и пошёл, только обнадёжив скупыми каплями.

Ко мне подошла Дина. Мы закурили. Курить при тёте мы боялись. До рассвета мы проговорили с ней о наших родственниках, их судьбах, о дяде Саше, который в последнее время прибаливал.

– Ты знаешь, зимой к нам приезжал один человек из Америки. Передавал привет от дяди. Посылку привозил. Там есть четки и сто долларов для тебя.

– Уже можно свободно ездить из Америки в Россию и обратно?

– Не знаю. Но этого человека сопровождали КГБэшники, а когда я заговорила с ним на английском, они попросили говорить на русском через переводчика. Но у меня получилось поговорить с ним.

– Ну и что?

– Мама болеет. Лекарства нужны. А человек оказался врачом. Он сказал, что наша Байкальская больница – это приют для убогих. Тогда какие же больницы в Америке?

Большие глаза Дины стали тревожными и ждали ответа.

Значит, тётя болеет. И, возможно, очень серьёзно… Вот так: живешь, живешь, копишь социальный статус, и вдруг оказывается, что ничего не надо и всё – зря.

– Очень серьёзно?

– Да! – Дина чуть не заплакала.

– Ладно, будем слушаться её. Никаких тревог и волнений.

Утром, собираясь в «Байкальские зори», я увидел в окно, что тётя вместе с такими же пожилыми женщинами делает какие-то дикие упражнения в сквере двора, где был разбит цветник.

– Йогой они занимаются! – Рассмеялась Дина. – Пей кофе. Ты и вправду поаккуратнее в этой редакции…

В общем, не прошла неделя, как я покинул остров, видел с высоты полыхающую тайгу и тянущиеся, видимо, к богу чёрные и пламенеющие бороды дыма, задыхался дымом на суше, приземлился в Остроге, забежал в «Кошару», и вот – прибыл в Байкальск. И живу.

Такие вот дела.

О чём я только не думал за эту неделю. Сегодня мне пришло в голову, что либо страну высадили с поезда истории, либо пытаются даже не посадить, а подсадить в другой вагон, другого состава, летящего в какие-то тартарары. Столько недоразвитых и живых культур должны были улетать туда. Неужели безвозвратно?

Вот здесь, на скамейке сквера у «Гостиного двора», я часто сидел с Баржанским, и он мне рассказывал всякие нелепости и пророчествовал о будущем. «Любой народ – жертва ничтожеств, идеологии и времени. – Изрекал он, выпив полстакана коньяка и закуривая «Стюардессу». – Немцы – жертвы Гитлера, монголы – обстоятельств Средневековья. Неравные вещи и явления сосуществовать не могут, должно быть хотя бы приблизительное равенство в культуре. Только недоразвитые штуки живут в одной ограниченности».

Заключал он свою мысль утверждением, что немцы – это Европа, а Европу мы никогда не догоним. Спорить я не смел, в Европе не был. Но наивно полагал, что, если народами управляют ничтожества то, следовательно, опасаться их – глупость. Но вслух свои «открытия» не выдавал, а Баржанский, которому постоянно нужна была публика, тащил меня в какое-нибудь шумное заведение. Такие случались дела.

Теперь я добрался до знакомого сквера и скамейки у «Гостиного двора» и, читая утреннюю газету, рассматривал знакомую вывеску кафе, завсегдатаем которого был дядя Саша.

Мир требовал разрушить Берлинскую стену, полагая, что от этого станет всем лучше. Может быть. Жертвы ничтожеств… Значит, сами ничтожества. Не с луны же они падают.

Интересно, чем занят Барабаш? Вчера я звонил Чижову. И почувствовал, что тот подпрыгнул у телефона. Закричал, что ждёт меня в любое время суток. Потом я дозвонился до редакции Ильича. Трубку взял редактор Кан. Он живо стал интересоваться моим местонахождением. Узнав, что в Байкальске очень удивился, после чего позвал Ильича. Минут десять мы перекрикивались в трубки, из чего стало понятно, что семья дочки Мельниченко вот-вот приедет к нему. После устройства внука, дочки и зятя, он собирался на путину. Я представил Ильича на носу траулера, идущего по волнам океанской зыби, его устремлённый вперёд нос, на котором толстенные очки, его развевающийся на ветру седой хохолок. Картина вырисовывалась выдающаяся – «Пират Мельниченко. Первый выход на промысел».

Жизнь моих друзей шли своим, упорядоченным, чередом.

Заходить в «Байкальские зори» я побаивался. Там вторые сутки шла пьянка по поводу приезда какого-то крупного московского писателя.

Рукопись мою они приняли сразу. Никаких хлопот. Тётя Белла провела в городе мощную работу. В «Комсомольце Байкала» готовили какой-то необыкновенный очерк обо мне, звукорежиссеры радио подбирали мелодию для передачи, вот-вот должны были сделать запись со мной.