Виктор Балдоржиев - Покидая тысячелетие. Книга вторая

В Драмтеатре мне сказали, что Баржанский должен появиться сегодня. Если не опоздает. Оказывается, он улетал на литературное сборище в Среднюю Азию. Мероприятие называется «АЗ и Я».

Какое-то режущее по живому слово. Как кривая сабля янычара. И сразу же память выхватила удивительный кружевной сонет Николая Гумилёва, который я читал давным-давно в каком-то дореволюционном издании, найденном в запасниках библиотеки Острога. Жасминные сады, город. Моря в этом сонете не было, но оно угадывалось, как и приступ стены, средневековье, жёлтые и бледно-зеленые цвета с лазурным, пенящиеся волны и морской песок…

По утрам мы разбегались: тётя – в издательство, Дина – в какой-то научный центр, а я – в «Байкальские зори», успевая по пути напитаться информацией, которая пестрела в ларьках «Союзпечати» и наглядеться на пёстрый народ, торопящийся по улицам и переулкам Байкальска, где время от времени раздавались трамвайные звонки.

Сегодня утром я купил в букинистике затрёпанную библию с орфографией до 1918 года.

Пусть тётя хлопочет о социальном статусе, но неплохо бы продолжить самообразование. Библию я читал и раньше и тоже в подвалах. Это случилось лет десять тому назад здесь, в Байкальске, когда я попал в подвал центральной библиотеки, куда меня затащил Баржанский ещё во время своего жития с Беллой Иосифовной.

В комнате, буквально набитой старинными книгами, чихая и ругаясь, он вытащил с верхней полки толстенный фолиант в кожаном переплёте с замысловатой застёжкой и сказал, смотря со стремянки на меня и пожилую библиотекаршу: «Не зная Библию невозможно судить о чём-либо вообще, а об истории, искусстве и культуре особенно. Что человек увидит в картинах, если они написаны по библейским сюжетам?» С этими словами, он слез со стремянки и протянул книгу мне: «Чтобы назубок знал! Только верни в библиотеку».

Назубок я не знал, а потому был виноват.

А тогда, после извлечения Библии, мы отправились на берег реки, где разложили на траве водку и закуску, и дядя Саша до полночи говорил и говорил. Свои монологи и тексты он называл литературными отправлениями.

«В жизни – всё отправления. Они могут быть сами разнообразными. Литературными, экономическими, политическими. Человек только тем и занят, что поглощает, переваривает и отправляет». Обратного движения не бывает».

Вот какие дела были у меня с дядей Сашей Баржанским.

В общем, у каждого Абрама своя программа.

– Вот тебе договор, подпиши, второй экземпляр оставь себе. – потребовал Толя Щитиков, когда я появился в «Байкальских зорях» со свернутыми в трубочку газетами и Библией. – Святым писанием занялся?

– Приобрёл. Пусть своя будет.

– Вот чудик. Нафига она тебе? Другой литературы мало?

Договор был о публикации моего романа. Хорошее дело. Я становился богачом.

– Треть гонорара получишь сегодня, остальные – после публикации. – сказал Щитиков после того, как я расписался и протянул ему экземпляр договора.

– Кейс советую купить, – заметил Толя. – Вот куда ты попрёшься со своими бумагами и святым писанием?

– Куплю! – Пообещал я, – пока пусть они побудут у тебя в столе.

– Ладно. Не в столе, а в сейфе! – С этими словами Щитиков, открыл массивный железный сейф неприятного тёмно-зелёного цвета, стоявший в углу его кабинета. – Потеряешь же где-нибудь.

– Обязательно потеряю…

Редакция наполнялась звуками и запахами, вероятно, как и все учреждения города. Закрыв мои бумаги, Щитиков извлёк откуда-то из-под стола недопитую бутылку водки. Поставил на стол два стакана.

– После вчерашнего осталось. Москвич уехал. Надоел он нам своим талантищем. Будешь? Чего мотаешь башкой. Беллы боишься. У меня ночуй, я же один.

Не успел он закончить предложение, как вошли сразу четверо. Сразу видно – поэты и прозаики – плащи и морды помятые, глаза – во всём бесповоротно правы, весь образ – мир только для них.

– Ты куда Азар сбежал? Тебе надо от Беллы Иосифовны бежать, как Баржанский! Кстати, он сегодня или завтра должен появиться…

Компания извлекла из карманов бутылки и закуски.

Отдёрнули массивную штору, обнажились два жёлтых стола 1960-х годов, кипы газет, журналов, рукописей.

Погас свет, вспыхнула гулянка.

– Так ты на острове был?

– Какой-там журнал выходит?

– С Лаперуза камни бросал…

– Толя, сгоняй за пирожками.

– Вот почему я должен обращаться к секретарю крайкома на вы, а он ко мне – на ты?

– К любому начальству только на вы!

– Так ты же воспринимаешь их серьёзно, по-настоящему и как настоящих. А для меня они – никто, ничтожества.

– Азар, ты снова за своё!

– Потому у него и нет ничего.

– Пузырёву говорят трехкомнатную дали.

– А Гордеев «Жигули» вне очереди покупает.

– Азара надо бы в Союз принимать…

– Роман его в журнале прогоним и загоним в наши ряды. Белла же не успокоится, пока мы не примем. А без неё как издаваться?

Главное событие в жизни никогда не случится. Оно всегда будет впереди, главное событие – всегда недосягаемо. Пройдет время и окажется, что главное событие осталось позади незамеченным.

Мир и милые люди этого мира плыли и качались перед глазами. Они куда-то выходили и входили, потом дружно пели, в один из моментов появился громадный парень с ошалевшими глазами и читал свои шальные стихи.

Непросто очнуться в обед, но я очнулся.

– Хорошо тебе с непривычки: выпил, уснул, протрезвел! – Засмеялся кто-то из поэтов.

– А вы и не пьянете?

– Вторая натура – привычка! – Рассмеялся Щитиков.

Оказывается, мы перешли в большой, общий, кабинет, где был массивный диван, на котором я и пришёл в себя.

– Володя с Борей на обед отвалили. Серега и Гошка сейчас придут, – как бы доложил мне Толя. – Ты же дал им деньги на водку и закуску.

– Так я и должен дать…

Маленькими молоточками стучали у меня в голова слова Баржанского, сказанные им когда-то на скамейке возле «Гостиного двора»: «Любой народ – жертва ничтожеств, идеологии и времени. Немцы – жертвы Гитлера, монголы – главные жертвы Средневековья, завоевав на время полмира, они навсегда лишись развития». Потом барабанной дробью зазвучали какие-то лающие речи, звучали они до тех пор, пока не превратились в нечленораздельные мычания, исходящие из уст какого-то бровастого быка.

– Выпей немного. Привыкай! – Тряс меня за плечи Щитиков…

Привык я только на второй день. Высокий поэт Володя заметил, что привык я быстро и посоветовал Толе отнести Белле Иосифовне часть моего гонорара, а заодно сообщить, что её любимый племянник находится в писательских дачах.

– У кого конкретно не называйте. Тётя Белла может и примчаться! Сегодня мы туда поедем. – Напутствовал Володя.

Но вместо Беллы Иосифовны в редакцию примчалась Дина. Увидев меня в классическом состоянии байкальского писателя, она долго смеялась. Ей было не привыкать к таким картинам.