Иван Гончаров - Полное собрание сочинений и писем в двадцати томах Том 5

10Но гости едут: ты…

11с женой…

– Ба, ты и меня женил.

201

– Непременно; еще два-три приятеля, всё одни и те же лица. Начнем

1разговор, [смех], шутки

2или искренняя, теплая беседа – до чаю.

3

– Обломовщина! Обломовщина! – закричал Штольц, хлопая в ладони и помирая от смеха. – Как жили отцы и деды, так и ты! Ты и меня хочешь туда же…

[ – Извини, не как отцы.] Обломов почти обиделся.

– Извини, не как отцы и деды, – сказал он, вдруг перевернувшись лицом к Штольцу и опершись на локоть, – я [меня‹юсь›] применяюсь к веку:

4разве у меня жена сидела бы за вареньями да за грибами ‹л. 68›, считала бы тальки да разбирала деревенское полотно, разве била бы девок по щекам? ты слышишь – ноты, книги, рояль, изящная мебель [за обедом мороженое, трюфли, повара бы взял из школы какого-нибудь клуба или посланника].

– Ну а ты сам?

– И сам я прошлогодних бы газет не читал, в колымаге не ездил, ел бы не лапшу и гуся, а [взял] выучил бы повара в Английском клубе или у посланника.

– Ну, потом?

– Потом [дожда‹лись бы›] [полдень] свалил бы

5жар, уселись бы пить чай на террасе – или нет, еще лучше:

6отправили бы телегу с самоваром, с десертом в березовую рощу, а не то так в поле, на скошенную траву, разостлали бы между стогами ковры, и там [с гаванной] блаженствовать вплоть до окрошки и до бифстекса. Мужики идут [едут] с поля,

7завидели господ,

202

шапки долой,

1низко кланяются… А бабы деревенские, а девки

2с загорелой шеей, с открытыми локтями, с [торопли‹во›] робко опущенными, но лукавыми глазами, слабо, для вида

3только, обороняются:

4тс… жена чтоб не увидала. Боже сохрани!

И [оба с] сам Обломов, и Штольц покатились со смеху.

– [А на поле] Сыро [темн‹о›] в поле,

5темно, пар,

6как море,

7висит над рожью, лошади вздрагивают плечом и бьют копытом – пора домой. В доме уж засветились огни, на кухне стучат в пятеро ножей.

8Гости все

9по флигелям, по павильонам. А завтра разбрелись кто удить, кто с ружьем, а кто просто сидит себе…

– Просто, ничего в руках? – спросил Штольц.

– Ну, пожалуй,

10носовой платок, что ли, или там…

– Обломовщина! Обломовщина! – почти с отвращением сказал Штольц.

11

– Что ж, нехорошо?

12Тебе не хотелось бы так пожить?

13– спросил Обломов, – не правда, хотелось бы?

14

– И весь век так? – спросил Штольц.

203

– До седых волос, до гробовой доски. Согласись, ведь это рай земной…

1‹л. 68 об.›

– Нет, это не рай, а обломовщина!

2

– Далась обломовщина: ну что ж, пусть обломовщина, если она удовлетворяет идеалу счастья, покоя…

– А труд? – вдруг спросил Штольц.

– Какой труд? – [спросил] повторил, оторопев, Облом‹ов› и принял самую скромную позу.

204

– Дело?

1

– Дело? – повторил Илья Ил‹ьич›. – Ведь дела есть: с садовником сколько возни, повар придет – с ним часа полтора провозишься…

2

– Это дело? – иронически спросил Шт‹ольц›.

– Ну, книги?

3– продолжал Облом‹ов›, торопливо отыскивая в уме, нет ли еще чего-нибудь. – Мы бы получали всё новые, [жена читала бы по-французски вслух,

4газеты бы выписывали]. Помилуй, чего же еще?

– А имение? Продажа, покупки, отправление хлеба, счеты, опекунский совет?

5Ты выпустил из своей программы многое: какую-нибудь ссору с соседом – не всё же бы я жил у тебя сбоку – забыл неурожай, недоимки, опекунский совет, а там доходу «тысящи яко две помене» – вот бы [мороженое] обеды, приятели да мебель и потеряли свой цвет…

– Да ведь у меня был бы приказчик, – в сильном раздумье сказал Обломов. – Он бы ходил ко мне каждый день с докладом: [как не ‹дело›] это не дело, что ли, видишь? Что ж, завести эдакую контору, как здесь. Когда же пожить-то, попользоваться-то жизнью…

– Да что ты это, как мальчишка: выучил урок – да и бегать. У тебя жизни сшиты из двух каких-то безобразных половин, как бывает маскарадное платье: одна красная, другая желтая – в одной помучился, поработал до какого-то срока – а там взял да и лег – ах ты… [ну]

– Ну, что – я?

– Что? Обломов – больше ничего!

– Что же мне делать? Каким еще быть!

6Значит, я создан так.

– Нет, извини, вспомни, разве ты был таков? Вспомни, что ты говорил десять лет тому назад. Я тебе не только напомню слова, укажу каждое место, где ты что говорил.

205

– Что ж я такое говорил? – задумчиво спросил Обломов, отыскивая в памяти, ‹л. 69› что он мог говорить своему другу, кроме того, что сказал теперь.

– А говорил, что не похоже на нынешние твои слова, – помнишь, какую кучу книг накупил ты на триста рублей, хотел изучать камеральные науки, бредил политической экономией. Где у тебя груды переводов? [Из] Ведь ты почти всего Сея перевел. Помнишь, ты читал Робертсона, Юма? Где у тебя всё это? Я не вижу ничего.

– Захар куда-то подевал, где-нибудь тут же в углу валяется.

1

– Помнишь, ты

2[готовил себя на сл‹ужбу›] готовился проходить службу, не хотел сидеть в Петербурге, называл здешних чиновников франтами, белоручками, хотел изрезать Россию вдоль и поперек, поехать посмотреть Сибирь…

– Да, кажется, точно ведь мы собирались, – припомнив, сказал Обл‹омов›.

– Как же: не ты ли твердил, что России нужны головы и руки, что стыдно забиваться в угол, когда нас [зовет торговля, хлеб] зовут огромные поля, берега морские, [когда] призывает торговля, хлебопашество, русская наука. Надо открывать [русские] закрытые источники, чтоб они забились русской силой, чтоб русская жизнь потекла широкой рекой и смешала волны свои с общечеловеческой жизнью, чтобы разливалась свободно своими путями в русской сфере, в русских границах, чтобы исполин восстал от долго‹го› сна… что ты идешь окунуться в это мирское море с головой и отдаешь всего себя… я говорю твои слова – сам я, ты знаешь, так никогда не говорил. У тебя тогда и лицо было не такое сонное, и глаза сияли, и не лежал [так] ты…

3

– Ужели это всё так было? – сказал Обл‹омов›, сидя на постели. – Да, да,

4помню, что я точно… кажется… Как же, – сказал он вдруг, вспомнив прошлое, – ведь мы, помнишь, Андрей, сбирались сначала

206

изъездить вдоль и поперек Европу, исходить Швейцарию пешком, обжечь ноги на Везувии, спуститься в Геркулан – как же?

– А не ты ли

1плакал,

2глядя на гравюры рафаэлевских Мадонн, Корреджиевой «Ночи», на Аполлона Бельведерского: «Боже мой! Ужели никогда, никогда не удастся взглянуть на оригиналы и онеметь от [священного] ужаса, что ты стоишь перед произведением Микеланджело, Тициана, попираешь почву Рима? ‹л. 69 об.› Ужели провести век и видеть эти мирты, кипарисы и померанцы в оранжереях, а не ‹на› их родине? Не подышать воздухом Италии, не упиться синевой неба… не проехать в гондоле…»

3

– Да, да, помню, помню: помню, как ты схватил меня за руку и сказал: дадим обещание не умирать, не увидавши ничего этого…