Теодор Фонтане - Эффи Брист

Мотки шерсти и шелка были мигом уложены в коробку, и когда все снова уселись, Гульда сказала:

– А теперь, Эффи, расскажи нам историю о любви с самоотречением. Если нет в этом ничего дурного.

– В историях о любви с самоотречением никогда не бывает ничего дурного. Но сперва пусть Герта возьмет крыжовник – без этого я не смогу начать: она с него глаз не спускает. Бери сколько хочешь, мы потом нарвем еще. Только бросай кожицу подальше, или лучше клади вот сюда, на газету. Потом сделаем из нее кулек и куда-нибудь выбросим. Мама не переносит, когда под ногами валяется кожура. Она говорит, что так кто-нибудь еще поскользнется и сломает себе ногу.

– Я в это не верю, – возразила Герта, уписывая за обе щеки ягоды.

– Я тоже, – подтвердила Эффи. – Представьте, я падаю раза два-три в день, а пока еще ничего себе не сломала. По-моему, хорошая, здоровая нога может выдержать все, что угодно. Моя по крайней мере выдержит, да и твоя тоже, Герта. А ты как думаешь, Гульда?

– Не следует испытывать провидение. Самоуверенность приводит к несчастью.

– Ты всегда рассуждаешь как гувернантка. Прямо настоящая старая дева.

– И все же надеюсь еще выйти замуж. Может быть, скорее тебя.

– По мне, так пожалуйста. Думаешь, я мечтаю о замужестве? Этого еще не хватало! Между прочим, кажется, у меня будет муж, и наверное, скоро. Но меня и это не пугает. Совсем недавно маленький Вентивегни, что живет на той стороне, сказал мне: «Фрейлейн Эффи, я готов поспорить, что у нас здесь в этом году будет и помолвка и свадьба».

– А ты что ответила?

– Очень возможно, – говорю, – очень возможно. Гульда старше всех и может в любой день выйти замуж. Но он меня и слушать не захотел и говорит: «Нет, я имею в виду другую молоденькую даму, которая так же черноволоса, как фрейлейн Гульда белокура», – и при этом очень серьезно посмотрел на меня... Однако я все отвлекаюсь и забываю про историю.

– Да, ты все болтаешь о посторонних вещах. Может, не хочешь рассказывать?

– О, разумеется, хочу, но я просто не знаю, с чего начать: настолько все это странно и даже немножко романтично.

– Но ведь ты же сказала, что он ландрат.

– Конечно, ландрат. И зовут его Геерт фон Инштет-тен, барон фон Инштеттен.

Все три расхохотались.

– Чему вы смеетесь? – обиделась Эффи. – Что это значит?

– Ах, Эффи, мы вовсе не хотели обидеть ни тебя, ни барона. Ты говоришь, его зовут Инштеттен, и еще Геерт?

Такого имени в наших местах нет ни у одного человека. Конечно, у дворян имена часто звучат несколько комично.

– Да, мои дорогие, это действительно так. На то они и дворяне. Они могут позволить себе такую роскошь, и чем древнее их род, тем больше они себе позволяют. Но вы-то в этом ничего не смыслите, и я на вас не обижаюсь. Нашей дружбе это не помешает. Итак, его зовут Геерт фон Инштеттен, и он – барон. Ему столько же лет, сколько и маме. Они даже родились в один день.

– А сколько же лет твоей маме?

– Тридцать восемь.

– Прекрасный возраст!

– Да, если при этом и сохраниться так, как мама. Ведь она настоящая красавица, вы не находите? А как она себя держит! Всегда так уверена в себе, так изысканна и никогда не допустит ничего бестактного, как это часто бывает с папой. Будь я каким-нибудь юным лейтенантом, я бы влюбилась в нее.

– Как ты можешь так говорить, Эффи, – сказала Гульда. – Ведь ты нарушаешь четвертую заповедь.

– Чепуха! К четвертой заповеди это не имеет ровно никакого отношения. Я убеждена, что мама осталась бы весьма довольна, услышав мои слова.

– Очень может быть, – прервала ее Герта. – Но когда же ты начнешь свою историю?

– Успокойся. Я уже начинаю. Итак, барон Инштеттен! Когда ему еще не было и двадцати лет, он служил в Ратеноверском полку и нередко бывал в соседних поместьях. Охотнее всего он заезжал в Швантиков, к моему дедушке Беллингу. Понятно, что гостил он там столь часто не ради дедушки. Когда мама об этом рассказывает, всем ясно, в чем здесь дело. И мне кажется, что на его чувства отвечали взаимностью.

– Ну и что же случилось дальше?

– А дальше случилось то, что должно было случиться и что обычно случается. Он был еще слишком молод, когда появился папа, который уже был советником дворянства и владельцем Гоген-Креммена. Тут долго раздумывать не приходилось. Мама вышла за него и стала госпожой фон Брист... А что было потом, вы знаете... потом появилась я.

– Да, потом появилась ты, Зффи, – сказала Берта. – И слава богу, что случилось именно так, иначе тебя не было бы на свете, и мы не узнали бы друг друга. А Инштеттен? Что сталось с ним? Как поступил он? С собой он, разумеется, не покончил, иначе вы не ждали бы его сегодня.

– Нет, с собой он не покончил, но зато сделал нечто вроде этого.

– Пытался покончить с собой?

– Нет, и этого не было. Он просто не пожелал больше оставаться здесь поблизости, да и солдатчина ему опротивела; к тому же было мирное время. Короче говоря, он вышел в отставку и занялся юриспруденцией, занялся «с остервенением», как говорит папа. Только в войну тысяча восемьсот семидесятого года он вернулся в армию, но уже не в свой старый полк, а в Перлебергский и, конечно, получил крест, – он очень храбрый. А когда война окончилась, Инштеттен сейчас же опять засел за свои бумаги, и, говорят, Бисмарк очень ценит его, да и кайзер [5]тоже. Так и случилось, что он стал ландратом, ландратом округа Кессин [6].

– Округа Кессин? Что-то я не знаю здесь никакого Кессина.

– Да, он не так уж близко отсюда, в Померании, или и того дальше, в Нижней Померании. Впрочем, это ничего не значит, там курорт да и вокруг одни курорты. Барон Инштеттен едет сюда в отпуск. Поездка по родным местам или нечто в этоме роде. Хочет повидать старых друзей, родных.

– Разве у него есть здесь родные?

– И да, и нет. Инштеттенов в наших краях уже не осталось, мне кажется, их вообще больше нет. У него здесь дальние родственники по линии матери, но прежде всего он хотел побывать в Швантикове и в старом доме Беллинга, с которым у него связано так много воспоминаний. Там он и был позавчера, а сегодня приедет в Гоген-Креммен.

– А что говорит по этому поводу твой отец?

– Ровным счетом ничего. Он не такой. И потом он же ведь хорошо знает маму. Подшучивает над ней, да и только.

В этот момент часы пробили двенадцать, и, прежде чем отзвучал последний удар, появился Вильке, главное лицо в доме и правая рука всей семьи Брист, и объявил, что «милостивая госпожа просит милостивую барышню вовремя закончить свой туалет, ибо через час должен пожаловать господин барон». Сказав это, Вильке принялся убирать рабочий столик обеих дам и вскоре добрался до газеты с кожурой крыжовника.

– Нет, Вильке, нет! Эту кожуру мы выбросим сами. Сделай из газеты кулек, Герта, и вложи туда камень, чтобы он быстрее пошел ко дну. А теперь устроим похоронную процессию и утопим наш кулек в открытом море.