Теодор Фонтане - Эффи Брист

Крузе пришел. Но когда он взялся за стаканы, Крампас бросил:

– Крузе, один, вот этот, оставьте. Его я возьму сам.

– Слушаюсь, господин майор.

Эффи, которая слышала это, покачала головой. Затем рассмеялась.

– Крампас, что, собственно, пришло вам в голову? Крузе достаточно глуп, чтобы не задумываться над подобными вещами, а если и задумается, то вряд ли к чему придет. Но это не дает вам права этот стакан... этот тридцатипфенниговый стакан со стекольного завода «Жозефин»...

– Ваша издевка над ценой стакана тем более подчеркивает для меня его ценность.

– Он неисправим. В вас много юмора, но юмора весьма своеобразного. Если я правильно понимаю, вы хотите разыграть роль Фульского короля [71].

Он кивнул, хитро улыбаясь. Эффи продолжала: – Ну что ж, положим. Каждый сходите ума по-своему. И как поступаете вы, вы сами знаете. Я вправе лишь сказать, что роль, которую вы хотите мне навязать, для меня далеко не лестна. Я не хочу быть рифмой к вашему Фульскому королю (Рифмой к Tuhle является Вuhlе, т. е. любовница (нем.)) Оставьте стакан у себя, но не делайте из этого компрометирующих меня выводов. Я расскажу об этом Инштеттену.

– Вы не сделаете этого, сударыня.

– Почему?

– Инштеттен не тот человек, чтобы воспринимать вещи такими, какими их хотят представить.

Эффи пристально посмотрела на него, но через мгновение, смущенно и почти в замешательстве, опустила глаза.

Эффи была недовольна собой и теперь даже радовалась, что наконец решила прекратить на всю зиму эти совместные прогулки. Обдумывая все, о чем они говорили, перебирая в уме все прозвучавшие в течение этих недель и дней намеки, она не находила ничего, что давало бы ей повод упрекнуть себя в чем-либо. Крампас был умен, обладал большим чувством юмора и жизненным опытом. Он был свободен от предрассудков, и, если бы она стала держать себя с ним чопорно и натянуто, это выглядело бы мелочным и жалким. Нет, она не могла упрекнуть себя в том, что переняла его тон, но все же у нее было смутное чувство перенесенной опасности. Она поздравляла себя с тем, что все это уже позади. Частые встречи en famille (В интимном кругу (франц.)) в будущем вряд ли могли иметь место, они почти исключались по причине домашних условий Крампаса. Если же и придется встретиться во время визитов к соседним дворянским семьям – зимой это могло случиться, – то такие встречи будут единичны и очень мимолетны. Эффи обдумала все это с растущим удовлетворением и нашла, что ее отказ от того, чему она обязана благодаря встречам с майором, не будет для нее слишком тяжелым. К тому же, Инштеттен сообщил, что в этом году поездок в Варцин у него не будет: князь едет в Фридрихсру [72], который становится ему, по-видимому, милее. С одной стороны, Инштеттен сожалеет об этом, с другой – доволен, что теперь может всецело посвятить себя дому, и, если она согласна, они еще раз, по его записям, мысленно проделают путешествие по Италии. Такое повторение весьма важно, это дает возможность усвоить все на длительный срок. Даже вещи, которые видел бегло и о которых теперь хранишь в душе весьма смутное представление, в результате такого дополнительного изучения полностью восстанавливаются в сознании и становятся твоим достоянием. Он еще долго развивал эту идею, а затем добавил, что Гизгюблер, знающий весь «итальянский сапог» [73]до Палермо, просил разрешения при этом присутствовать. Эффи, для которой простые, незатейливые вечера, где можно было бы непринужденно поболтать, оставив «итальянский сапог» и фотографии, которые собирался демонстрировать Инштеттен, были бы намного приятнее, согласилась неохотно; между тем Инштеттен, весь во власти своих планов, ничего не заметил и продолжал:

– Конечно, присутствовать будет не только Гизгюблер. Непременно должна быть Розвита с Анни. Когда я представляю себе, как мы поднимаемся по Canal grande [74]и слышим вдали песни гондольеров, а в трех шагах от нас Розвита склоняется над Анни и поет «Цыплята из Гальберштадта» или что-нибудь в этом роде, ты же сидишь и вяжешь мне большую зимнюю шапку, мне кажется, это будут чудные зимние вечера. Что ты скажешь на это, Эффи?

Подобные вечера не только планировались, но и начинали проводиться в жизнь. По всей вероятности, они продолжались бы много недель, если бы невинный, добрейший Гизгюблер, несмотря на свою огромную антипатию к двуличному поведению, не стал слугой сразу двух господ. Одним из тех, кому он служил, был Инштеттен, другим – Крампас, и если Гизгюблер уже ради Эффи с искренней радостью следовал приглашениям Инштетте-на на итальянские вечера, то радость, с которой он повиновался Крампасу, была еще большей. Дело в том, что еще до рождества согласно плану Крампаса должен был ставиться спектакль «Неосмотрительный шаг» [75], и накануне третьего итальянского вечера Гизгюблер воспользовался случаем и заговорил о том, что роль Эллы собирались поручить Эффи.

Это ее словно наэлектризовало. Никакая Падуя и Виченца не шли с этим в сравнение! Эффи не любила вспоминать старое. Она стремилась к новому, к постоянной смене впечатлений. Но как будто тайный голос шепнул ей: «Берегись!» – и все же она спросила, несмотря на радостное возбуждение:

– Это придумал майор?

– Да. Вы знаете, сударыня, он единогласно избран в Комитет развлечений. Наконец-то можно надеяться на очень милую зиму в «Ресурсе». Он словно создан для этого.

– Он тоже будет играть?

– Нет, от этого он отказался. И, я должен сказать, к сожалению. Он ведь все может и превосходно сыграл бы Артура фон Штетвица. Он же взял на себя только режиссуру.

– Тем хуже.

– Тем хуже? – удивился Гизгюблер.

– О, не принимайте моих слов всерьез. Это замечание означает, скорее, еовсем обратное. Конечно, с другой стороны, в майоре есть что-то властное, он любит навязывать свою волю. И придется играть, как угодно ему, а не так, как тебе самой.

Она тараторила, все более запутываясь в противоречиях.

«Неосмотрительный шаг» был действительно поставлен, и именно потому, что в распоряжении имелось всего четырнадцать дней (последняя неделя перед рождеством была не в счет), все напрягли свои силы, и результат был превосходен; участники, и прежде всего Эффи, пожали обильный успех. Крампас действительно удовлетворился только режиссурой и, насколько строг он был по отношению ко всем, настолько мало он подсказывал на репетициях Эффи. То ли Гизгюблер сообщил ему о разговоре с ней, то ли Крампас заметил сам, что она сторонилась его? Но он был умен и достаточно хорошо знал женщин, чтобы не мешать естественному ходу событий, который был ему более чем прекрасно известен из собственного опыта.

Вечером, после спектакля в «Ресурсе», разошлись поздно, и было уже за полночь, когда Инштеттен и Эффи вернулись домой. Иоганна еще не спала, чтобы встретить их, и Инштеттен, немало гордившийся своей молодой женой, рассказал горничной, как очаровательно выглядела госпожа и как хорошо она играла. Жаль, что он заранее не подумал о том, что и сама Иоганна, и Христель, и старая Унке, жена Крузе, прекрасно могли бы посмотреть спектакль с галереи для музыкантов. Там были многие. Затем Иоганна ушла, и усталая Эффи легла в постель. Но Инштеттен, которому хотелось еще поболтать, пододвинул стул и сел у кровати жены, нежно глядя на нее и сжимая ее руку в своей.