Пэлем Вудхауз - Том 3. Лорд Аффенхем и другие

Однако чувства эти быстро сменились материнской жалостью. Мистер Дафф явственно страдал. Лицо его странно двигалось.

Лев среди мужчин, он страшно боялся женщин. Обычно он избегал их, а в крайнем случае использовал мудрую тактику гусеницы, из которой, при благоприятных обстоятельствах, родится одна из видных представительниц Lepidopteга: [35] Чешуекрылых по свидетельству авторитетов, «перед лицом опасности» она «строит устрашающие гримасы». Гримасам способствовали брови. Но Салли казалось, что он страдает, и она его пожалела.

— Налить вам шерри? — спросила она, припомнив, как помог ей этот напиток.

Это уже было чересчур нагло, но он взял себя в руки: если не умеешь брать себя в руки, не станешь королем. К тому же, шерри бодрит.

— Спасибо, — буркнул он.

— Сразу станет легче.

— Почему вы думаете, что мне трудно?

— Вас мистер Уэзерби огорчил.

— Мерзавец.

— Мне он понравился.

— Берите, не держу.

— Такой забавный.

— Ничего забавного не вижу. Вот что, хватит о нем. Собственно, кто вы такая?

— Моя фамилия Фэрмайл. Я к вам по делу.

— Да?

— Да.

— По какому, разрешите узнать?

— Меня просил лорд Холбтон. Мы… Он у нас гостит.

— Давно о нем не слышал. Думал, его уже нет в живых. А где это «у вас»?

Салли стала сдержанней и удивилась, почему этот человек показался ей милым.

— В усадьбе Клейнс-холл, — отвечала она.

— Вот как? Странно. Вы знакомы с леди Чевендер?

— Конечно.

— Портрет видели?

— Еще бы!

— Какой он?

— Хороший.

— Губы она кривит?

— В высшей степени.

Мистер Дафф блаженно вздохнул.

— Кто вам рассказал о портрете? — спросила Салли.

— Уэзерби, кто же еще! Он его писал.

— Значит, он художник?

— Да.

— А я все гадала, кто он.

— Могу сказать. Мерзавец.

— Наверно, он очень умный.

— Поговорим о Джордже Троттере.

— О Джордже Холбтоне?

— Ладно, Холбтоне. Отец всю жизнь был Перси Троттер. Наверное, этот глист послал вас ко мне за деньгами?

— Да.

— Почему он сам не явился? Этого вопроса она не ожидала.

— Он себя плохо чувствует.

— А что такое?

— Э… а… горло.

— Не удивляюсь. Он все поет?

— Да.

— Если это пение. Скорей похоже на утечку газа. «Но только Бог, один лишь Бо-о-ог, способен дерево создать». Тьфу! В приличном обществе за это убивают на месте. Кстати, при чем тут вы?

— Я выхожу за него замуж.

— Вас надо показать психиатру. Салли совсем поджалась.

— Что же это такое?! За Джорджа! Вы что, наследница?

— Нет.

— Тогда ничего не выйдет.

— Мне пора, — сказала Салли.

Мистер Дафф не возражал, но, когда она взялась за ручку, затрясся, как бланманже, и крикнул:

— Эй!

Салли обернулась. Нос у нее был маленький, но она по мере сил воспроизвела выражение лица, свойственное леди Чевендер.

— Я все сказала, — напомнила она.

— А я не все.

— Вы же не даете денег.

— Так — не дам, в обмен — пожалуйста.

— Что вы имеете в виду?

— Присядьте на минутку. Салли присела.

— А теперь слушайте. Я расскажу вам одну историю…

Солнце с раннего утра сияло и над усадьбой, и над всей округой. Птицы щебетали, пчелы жужжали, другие существа издавали другие звуки. Несмотря на все это, Джордж, второй барон Холбтон, радости не чувствовал. Он ждал вестей.

Когда миссис Стиптоу сообщила, что звонил мистер Дафф и предлагал совершенно дикие деньги за портрет леди Чевендер, тревога его не улеглась. Если опекун спятил, все еще хуже. Трудно вытянуть деньги, когда он в своем уме; что же говорить о таких, отягчающих, обстоятельствах?

День шел, тревога росла. Салли задерживалась. Когда он услышал шум колес, состояние у него было отчасти такое, как у известной Марианны, [36] Марианна. — См. одноименную поэму английского поэта Альфреда Теннисона (1809–1892). Образ Марианны, томящейся на мызе, окруженной рвом, восходит к IV действию шекспировской «Меры за меру». отчасти как у жрецов Ваала, [37] …жрецов Ваала, втыкающих в себя ножи. — Библия, 3 Цар., 18:28. втыкающих в себя ножи.

Услышав упомянутый шум, он повернулся, глаза его заблестели. К воротам подъезжала двухместная машина. Но блеск угас, ибо в ней сидел незнакомый, хотя и приятный человек, который помахал ему рукой и направился к дому.

Подумав немного о том, почему он не слышал о новом госте, лорд Холбтон оставил эти проблемы и снова принялся ходить. Тени уже удлинялись, когда приехала Салли; они — удлинялись, а он был явственно сердит.

— Наконец-то!

— Ты думал, я раньше приеду?

— Естественно.

— Очень много дел.

Тон у нее был веселый, и он оживился. Никакая девушка, думал он, не будет говорить таким тоном, если ей отказали.

— Ну, как?

— Все в порядке.

— Деньги дал?

— Не совсем.

— В каком смысле?

— Ну, в руки не дал.

— Пошлет по почте?

— Нет. Но все в порядке. Я лучше расскажу, что было.

— Расскажи, — сказал лорд Холбтон, сгоравший от любопытства.

Салли огляделась.

— Нас не подслушивают?

— Нет.

— Кто их знает. Сядем в машину, поездим немного.

— Что за тайны?

— Сейчас поймешь.

Они поехали к Чиппингу и остановились у пруда, в чистом поле.

— Знаешь, — сказала Салли, — я встретила очень странного человека.

Лорд Холбтон не интересовался странными людьми.

— Что сказал Дафф?

— Ну, сперва кричал. Он тебя не очень любит.

— Он никого не любит.

— Ты думаешь?

— Что ты имеешь в виду?

— Сейчас узнаешь. Значит, он кричал. Я обиделась, побежала, и тут он говорит: «Эй!» Я остановилась.

— Зачем?

— Стала слушать. Много лет назад он любил девушку. Она вошла в его жизнь, словно нежная фея.

— Это Дафф сказал?

— Да.

— Ты уверена?

— Конечно.

— Видимо, напился.

— Ничего подобного, хотя мы пили шерри. Его взял из шкафа мистер Уэзерби.

— Это еще кто?

— Странный человек, я тебе говорила. Можешь себе представить, он…

— Ты рассказывай. Как же с деньгами?

— Да, так мистер Дафф любил эту девушку, и они поссорились. Но он ее любит! Пятнадцать лет, ты подумай! Я чуть не плакала. Бедный такой, одинокий. Конечно, ты знаешь, кто это?

— Понятия не имею.

— Знаешь. Она сама говорила. Леди Чевендер.

— Да? — отозвался лорд Холбтон. Это объясняло, зачем ему нужен портрет, но и только.

— А как же с деньгами?

— Я к ним и веду. Портрет висит здесь, а миссис Стиптоу не может его продать, боится ее обидеть. Мистер Дафф страшно страдает.

— А деньги, деньги как?

— У него голос дрожал.

Голос задрожал и у нее. Если девушку может пленить человек, поющий романсы, она чувствительна, а значит — ее нетрудно растрогать.

— Знаешь, что он сказал?

— Про деньги?

— Про картину. Она должна быть у него. Как угодно, а должна. Я говорю: «Что можно сделать?», а он говорит: «Украсть».