Пэлем Вудхауз - Том 3. Лорд Аффенхем и другие

— Еще как!

— Представляю, каково вам было, когда он предложил вам пятьдесят фунтов.

— Признаюсь, в данных обстоятельствах вознаграждение показалось мне не вполне адекватным.

— И вы, как говорится, в отместку направили его не туда?

— Мной руководило также искреннее желание помочь мисс Бенедик, сэр. Очаровательная молодая леди. Не скажу, чтобы я считал мистера Твайна идеальной партией, но, поскольку она стремится к этому союзу, буду только рад способствовать его осуществлению.

— Блеск!

— Сэр?

— Восхищаюсь, как вы говорите. Вас никогда не называли Златоустом Вэли-Филдз?

— Не слышал, сэр.

— Потомки назовут. А теперь, дорогой Кеггс, скажите мне, если сумеете — кратко: кто же таинственный узник?

— Сэр?

— Ну, претендент, кандидат. Соперник Роско.

— Ах, извините, сэр. Вы меня немного смутили. Его фамилия Холлистер.

— Как?! — Мортимер Байлисс удивился. — Сын Джо Холлистера?

— Если я не ошибаюсь, мистера Холлистера-старшего звали Джозеф.

— Кому вы рассказываете! Он был моим лучшим, правильнее сказать — единственным другом. Как ни странно, меня по большей части не жаловали. Что же поделывает юный Билл? Последний раз, когда я о нем слышал, он собирался учиться живописи… да, в Париже.

— Мистер Холлистер-младший работает помощником в знаменитой Галерее Гиша на Бонд-стрит.

— Воровской притон! И собирается жениться?

— На мисс Анжеле Мерфи, сэр, молодой особе, которая учится играть на скрипке в Королевском Музыкальном Колледже.

— Как же вы все это узнали?

— Через сыскное агентство, сэр, к услугам которого обратился.

— Боже! Устроили за ним слежку?

— Это простейший способ оставаться в курсе его дел.

— Кеггс, вам бы стать начальником Московской разведки.

— Не думаю, сэр, чтоб мне хотелось переехать в Россию. Климат не тот. Хотите узнать еще что-нибудь?

— Нет. Я, кажется, исчерпал повестку дня. Всего вам хорошего, Кеггс, всяческих благ и процветания.

Мортимер Байлисс вернулся к Роско. Тот заметно повеселел, обдумав все и смирившись с утратой мелкой рыбешки.

— Ушел? — спросил он.

— Да, уехал. По-моему, разобижен. Пятьдесят фунтов, Роско! Маловато, а? Не раскаиваетесь?

— Ничуть.

— Еще раскаетесь.

— В каком смысле?

— Да так… Знаете, у этой истории есть одна сторона, которую вы упустили из виду.

— Чего-чего?

— Как насчет вашей свадьбы? Помнится, вы говорили, что помолвлены.

— А, это! Разорву помолвку.

— Ясно. Разорвете. А как насчет иска о нарушении брачных обязательств? Вы писали ей письма?

— Что-то писал.

— Упоминали о свадьбе?

— Упоминал.

— Тогда вам есть о чем беспокоиться.

— Вот еще! Все в порядке.

— Почему? Объясните, я дитя в этих вопросах.

— Я знаю такого Пилбема, он держит сыскное бюро «Аргус». Вернет мне письма. С год назад я к нему обращался, и он управился в два счета. Конечно, я подожду рвать, пока письма не верну.

Мистер Байлисс запрокинул голову, и комнату огласили раскаты хриплого хохота, который двадцать шесть лет назад частенько досаждал гостям Дж. Дж. Бэньяна.

— Последний романтик! Золотая душа! Право, Роско, вы напоминаете мне сэра Галахада.

Солнце высоко стояло над лондонским Вест-эндом, и все добрые люди давно трудились по лавкам и мастерским, когда молодой человек, мучимый головной болью, свернул с Пиккадилли на Бонд-стрит — плечистый молодой человек с квадратным подбородком, похожий больше на боксера, который готовился к чемпионату в среднем весе, но временно забросил тренировки, чем на служащего художественной галереи. Звали его Билл Холлистер, а головой он мучился по той причине, что, как и Роско Бэньян, кутил всю ночь в Сент-Джонс-Вуд.

Однако, хотя невидимая рука время от времени вгоняла в виски раскаленные гвозди, сердце его ликовало, а губы то и дело складывались в трубочку, чтобы засвистеть веселый мотивчик. По примеру небезызвестной Пиппы он полагал, что Господь на небе и все-то мире ладно. Случись сейчас рядом Пиппа, Билл похлопал бы ее по плечу и сказал, что согласен с ней на все сто. Многие (в том числе и лорд Аффенхем, который на заре туманной юности частенько давал слово не той девушке, а потом долго терзался) заметили, что нет большего счастья, чем внезапно получить отставку из уст невесты, к которой посватался в странном помрачении рассудка. Именно это и произошло с Биллом. После нескольких месяцев неудачной помолвки с мисс Анжелой Мерфи, о которой говорил Кеггс, он, вернувшись утром из гостей, нашел письмо, формально разрывающее их отношения.

Письмо это не было полной неожиданностью. Мисс Мерфи уже как-то намекала, что сомневается в правильности своего выбора. Она принадлежала к тому типу девиц, которые, не смущаясь, указывают любимым на их недостатки. «Почему ты не причесываешься? — спрашивала она. — Ты похож на шотландскую овчарку». Или: «Почему ты носишь этот жуткий пиджак и полосатые брюки? Ты похож на похоронного агента». Бесполезно было говорить, что волосы — его крест, поскольку встают дыбом, стоит отнять расческу. Бесполезно было и оправдываться, что визитка и такие брюки — цеховой мундир; приди он на работу в штатском, мистер Гиш нечаянно его подстрелит. Оставалось молча страдать. Словом, из помолвки с мисс Мерфи Билл вынес немногое: он узнал, что похож на кудлатую собаку, которая стережет овец и в свободное время распоряжается на похоронах; а он ждал от союза любящих сердец чего-то большего. Мысль, что отныне мисс Мерфи пойдет верхом, а он — низом, и на милом берегу Лох-Ломонда и вообще нигде им не встретиться, исключительно бодрила. Помощник в Галерее Гиша должен быть на посту в девять тридцать, и хотя стрелка подбиралась к двенадцати, а за порталом вполне мог притаиться Леонард Гиш, чтобы прыгнуть из-за спины и перекусить горло, Билл решил, что не позволит обстоятельствам испортить себе настроение. Прибыв на место, он улыбнулся девушке за конторским столиком, мисс Элфинстоун, и воскликнул так, словно после долгих поисков обрел старинного друга:

— Доброе утро, Элфинстоун, доброе утро, доброе утро, доброе утро. Все присмотрено?

Во взгляде ее не было ответного жара, скорее укоризна и холод осуждения. Билла частенько подмывало заметить: «Выньте изо рта лимон и улыбнитесь хоть на минуту! Мир так прекрасен, что всем нам пристало как королям ликовать».

— Ха! — сказала секретарша.

— И вам того же, — вежливо отвечал Билл.

— Знала бы, что вы придете, испекла бы пирог, — продолжала она. — Это надо же, явились на работу!

Билл немного нахмурился.

— Не произносите при мне слова «работа». Сегодня утром оно режет мне слух.

— Хорошенькое утро — двенадцать часов.

— А, теперь понял. Вы считаете, что я припозднился? Да, возможно, вы правы. Вчера я был в гостях, вернулся с утренним молоком. Упал в кресло, задремал, проснулся — и с изумлением обнаружил, что уже двенадцатый час. Вот что, — сказал Билл, пристально вглядываясь в секретаршу, — мне не нравится ваша желтая пудра. И почему вы трясете ресницами? Это выводит из равновесия.