Дмитрий Мережковский - Феномен 1825 года

У Мережковского религиозные искания носят совершенно иной характер. Он настолько жаждал перемен, что разглядел некую «бессознательную религиозность» даже у российских радикалов и придумал для нее термин – «религиозный революционаризм». Будучи человеком сугубо книжным, существуя не столько в реальной жизни, сколько внутри эстетизированной культуры, Дмитрий Сергеевич отождествил Божественное начало с революционным движением, а антихристово – с реакцией. После этого «Бог и дьявол», «Христос и Антихрист» превратились лишь в названия политических направлений, потеряв, по сути, свое высшее, теологическое содержание.

Поэтому события 1905–1907 гг., а также Февраля 1917 г. писатель воспринял в целом с удовлетворением. Ведь, согласно его представлениям, только «честная революция» могла покончить с непрекращающимся «осквернением человечества». Он видел в революции великое духовное потрясение, призванное создать мир подлинной духовной свободы.

Честно говоря, надежды Мережковского не имели ничего общего с российскими событиями начала XX в. «Мы надеемся, – писал он, – не на государственное благополучие и долгоденствие, а на величайшие бедствия, может быть, гибель России как самостоятельного политического тела и на ее воскресение как члена вселенской Церкви, теократии». [93]Какова же была эта ожидаемая и воспеваемая писателем Церковь? Мировая история, согласно размышлениям Дмитрия Сергеевича, проходит в своем развитии три этапа. Первый из них – язычество с его культом плоти, сменяется вторым – церковным христианством, имеющим, к сожалению, мало общего с истинным учением Христа, поскольку требует умерщвления плоти и проповедует суровый аскетизм, исключающий интерес к мировой культуре, а значит, и знание ее достижений. Историческое христианство к началу XX в. исчерпало себя, и перед человечеством открылся третий этап – царство «Третьего Завета», соединения плоти и духа, торжество истинной любви и братства. Именно оно вместит в себя правду о земле, выразит в полной мере правду плоти и культуры, которые так долго игнорировались традиционным христианством.

Братоубийственная самодеятельность народных масс, бессмысленное столкновение лоб в лоб политических партий в Октябре 1917 г. настолько ужаснули писателя, что он категорически отверг саму возможность таких людей создать новое, гармоничное человеческое общежитие. Причем поразили его не хищная сытость и не зверская тупость победителей, а скука «земного рая», написанная, по его ощущениям, на их лицах, скука «царства Антихриста», при которой единственно насущной задачей становится истребление инакомыслящих. Реальный мир окончательно превратился для него в торжество Зверя, а причины этого гибельного падения нужно было искать в прошлом не только России, но и других стран Европы.

История стала представляться Дмитрию Сергеевичу лишь ареной ожесточенной борьбы христианского и нехристианского, точнее, религиозного по своей сути и безбожного начал. При этом самого Мережковского, как вы понимаете, трудно назвать истинно верующим православным, а может быть, и вообще христианином. В его призывах звучит не столько слово Божье, сколько страх перед дьяволом, т. е. ощущается явственный отзвук классического манихейства. [94]Ведь дьявол по ортодоксальным представлениям православных есть некое тяжкое испытание, во всяком случае, он никак не равен Богу по своим силам и возможностям.

Мережковский прекрасно знал библейские тексты, внимательнейшим образом проштудировал Евангелия, но его не удовлетворяли ни интерпретация их официальными церквами, ни организация и общественные позиции этих церквей. Писатель мечтал создать собственную «маленькую церковь», предназначенную исключительно для посвященных, которая должна была воздействовать на массы в единственно правильном направлении. А оно (это направление), как мы уже знаем, требовало решительной переделки людей, превращения каждого из них в Богочеловека, иначе невозможно было выполнить поставленную писателем перед человечеством задачу. Цель, безусловно, высокая, но чреватая непредсказуемыми последствиями, да и попросту недостижимая. Кроме того, как эти будущие богочеловеки должны были реально сосуществовать в едином пространстве? В конце долгого и трудного пути, который им предстояло пройти, писателю представлялось светское по форме государство, живущее по строго христианским канонам, правильно определенным и провозглашенным им, Дмитрием Сергеевичем Мережковским.

В своей последовательной ненависти к победившим в России большевикам Мережковский раз за разом «ставил» на боровшихся с ними сторонников традиционного режима и иноземных диктаторов: Колчака, Деникина, Врангеля, Пилсудского, Муссолини, Гитлера. Когда фашисты напали на Советский Союз, 76-летний писатель выступил по радио и сравнил Гитлера с… Жанной д'Арк (бедная Орлеанская дева!). Пророк в Медине, призывающий единоверцев огнем и мечом бороться с неверными, окончательно победил в нем пророка в Мекке, погруженного в спасительное общение с Богом. Эмиграция в массе своей отвернулась от писателя, да и сам факт поддержки Мережковским Гитлера выглядит, на первый взгляд, довольно странно. «Положа руку на сердце, – вспоминала Ирина Одоевцева, – утверждаю, что Мережковский до своего последнего дня оставался лютым врагом Гитлера, ненавидя и презирая его по-прежнему… Кстати, меня удивляет его невероятное презрение к Гитлеру: он считал его гнусным, невежественным ничтожеством, полупомешанным к тому же. А ведь сам он всю жизнь твердил об Антихристе, и когда этот Антихрист, каким можно считать Гитлера, появился перед ним, – Мережковский не разглядел, проглядел его». [95]Что ж тут удивительного или неожиданного? Для утопистов, как людей тоталитарно мыслящих, характерен мертвящий порядок, все разложено по полочкам и аккуратно пронумеровано: враг номер один, враг номер два и т. д. А вот друзей и единомышленников у них совсем немного. Так ведь и нужны им не они, а нерассуждающие последователи…

Писатель, как и декабристы, был убежден, что слово – это сила. Но, в отличие от них, он верил, что слово способно изменить не только отношение самого человека к миру, но даже материальный порядок, само физическое бытие. Россия не взбурлила после знакомства с романами, стихами и эссе Мережковского, общественное мнение не всколыхнулось. Что особенно обидно, рецепты, предложенные пророком «Третьего Завета», даже не обсуждались. Вернее, они не обсуждались в позитивном практическом плане. А вот критики их хватало с избытком. «Ложное истинно, – писал, например, И. А. Ильин. – А истинное ложно. Это – диалектика?… Верить можно только в то, чего нет, но что осуществится в будущем… Искусство это? Но тогда это искусство, попирающее все законы художественного. Религия это? Нет – это, скорее, безверие и безбожие». [96]