Пэлем Вудхауз - Том 15. Простак и другие

Мэрвин ненадолго погрузился в размышления.

— В этой затее с женитьбой, Фиппс, — возобновил он свою речь, — нужно учитывать все аспекты. Меня внезапно ударило соображение — а ведь такая девица непременно станет настаивать, чтобы свадьба была со всякими разными прибамбасами. И тебе епископ, а то и два, и тебе помощник священника, и тебе подружки и хор мальчиков, репортеры, фотографы, а в придачу — больше тысячи гостей обоего пола. Когда я, спотыкаясь, проковыляю к алтарю, эти епископы, помощники, подружки, репортеры, фотографы и гости будут с хохоту покатываться, а я буду чувствовать себя полным болваном. Прибавь к ним церковных сторожей, служек, первого и второго могильщика и кого только там не будет. А еще прими во внимание, что за церемонией последует прием у невесты в доме. Можешь ли ты после этого удивляться тому, что я чувствую себя милосердно спасенным? Я побрел от этого бара, Фиппс, с мертвенно-бледными губами, но сердце мое пело. Я понял, что ангел-хранитель Поттеров не спал, как мне показалось, где-то в уголке, а трудился словно бобр, спасая меня от таких кошмарных событий, что только представишь, дрожь пробирает. А когда я шагал по улице, то увидел ребенка…

Конвульсивно содрогнувшись, Мэрвин приостановился.

— Не знаю, — дрожащим голосом продолжал он, — то ли все дети в Сиракузах такие, то ли этого подослали, чтобы меня предупредить. Весь раздутый, то ли Борис Карлофф, то ли Уинстон Черчилль. Глаза наши встретились, и голос сверху шепнул мне на ухо: «Смотри, Поттер. Если бы не исключительно добросовестная работа твоего ангела, что-то в этом роде могло приключиться и с тобой». Ты можешь возразить, что у меня ничего подобного не родилось бы, но кто его знает? У мужчин покрасивее меня получались отвратительные дети. Некоторые мои друзья породили истинных химер. В общем, как бы там ни обернулось, исчезли последние сомнения в мудрости Промысла, опрокинувшего мои матримониальные планы. С плеч у меня гора свалилась. Я расправил грудь, я упивался своей молодостью, я отбросил всякие мысли об Иностранном легионе. Тут я и решил вернуться к тебе, чтобы занять свое место в труппе. Прошу, Фиппс, вот он я — активный, энергичный, готовый ко всякой судьбе. Сражаясь плечом к плечу, как, помнится, ребята из старой бригады, мы повезем этот спектакль в Нью-Йорк и ошеломим их. У меня великолепная идея. Знаешь, что мы сделаем, Фиппс, дружище? Мы станем играть эту чушь как комедию. Разделаем ее под орех, зрители будут с хохоту покатываться. Этот опус не драма, это фарс! Когда ты сообразишь, что без выпивки я в жизни бы до этого не додумался, тогда и поймешь, в каком чудесном мире мы живем. Минуточку! Я правда вижу перед собой бутылку, и горлышко ее тянется к моей руке? — заинтересовался Мэрвин. — Или мне мерещится? Не плод ли это моего пораженного зноем мозга?

— Нет-нет, это бутылка. Шампанское.

— Приди же ко мне! — воскликнул Мэрвин.

И оглушительная тишина, тишина истинного счастья, слишком глубокого, чтобы выразить его словами, пала на номер 726.

Нарушил ее Оскар Фричи.

— Послушайте, мистер Поттер, — осведомился он, — а можно взять у вас автограф?

Поскольку «Жертву» показали в Сиракузах к концу сентября, а потом стали играть в Олбани, Вустере и Провиденсе, то премьера на Бродвее состоялась только через месяц, точнее — 27 октября.

Когда Динти Мур вошла в офис «Леман Продакшнс» утром 28-го, ей вдруг почудилось, будто по всему миру зазвонили колокола радости. Однако это был телефон, и она поспешила взять трубку.

— «Леман Продакшнс», — проговорила она, чуть растягивая слова. — Не-ет, мистер Фиппс еще не пришел. Да, похоже, что спектакль сногсшибательный… О, я не зна-аю! По-моему, мистер Фиппс сам хочет представить его в Лондоне. Позвоните ему позже. До свида-а-ния-я. — И Динти, повесив трубку, исполнила несколько танцевальных па.

Успех «Жертвы», скорее всего, не стал сюрпризом для собеседника на другом конце провода, потому что в нынешнее время сюрпризов в театре не бывает. Лет тридцать назад спектаклю иногда удавалось незаметно прокрасться по глубинке и внезапно возникнуть в Нью-Йорке. Но сегодня у «Вэрайэти» всюду есть шпионы, и шансы даже самой скромненькой постановки взвешиваются неделя за неделей. Ослепительный свет, направленный на трон, — слабое мерцание в сравнении с прожекторами, освещающими новую театральную постановку.

Любому опытному обитателю Бродвея такие заголовки, как:

«ЖЕРТВА» СОБРАЛА 15 000 ДОЛЛАРОВ В ОЛБАНИ»

«ЖЕРТВА» ПРОШЛА НА «УРА» В ВУСТЕРЕ»

«СЕНСАЦИОННЫЙ СБОР В ПРОВИДЕНСЕ — 20 ТЫСЯЧ ДОЛЛАРОВ!» — сказали всё. Распространился слух, что если, конечно, триумфы в провинции не обернутся провалом, в требовательной столице успех спектаклю обеспечен. Так и оказалось. Несомненный, бесспорный, безусловный — как написал бы мистер Роджет в своем «Тезаурусе». Это была оглушительная сенсация.

Время шло. Раздавались телефонные звонки, заходили двое посетителей, прося встречи с мистером Фиппсом, и Динти пообещала, что сообщит об их визитах главному, когда он появится. Наконец пришел Простак, потрясенный, словно он увидел видение.

— Приветствую тебя, королева души моей, — взволнованно произнес он.

— Привет и тебе, маэстро, — вежливо ответила Динти.

— Послушай-ка, — спросил Простак, — ты шла сюда мимо театра?

— Да, конечно.

— У кассы, что, действительно, очередь?

— Да, действительно. И длиннющая. И у всех в потном кулачке зажаты четыре фунта восемьдесят шиллингов, благослови их Господь.

Простак испустил глубокий вздох. Если Динти тоже это видела, значит, ему не померещилось.

— Я едва поверил глазам. Вроде бы я видел очередь, но меня не оставляло чувство, что это всего лишь дивный сон. Тебе не показалось, что все в ней красавцы, как на подбор?

— Да, прекрасные ребята.

— Соль земли. Прямо не представляю, где еще можно найти лучшие образчики человечества, чем в очереди на шоу, в которое ты всадил кучу денег. Вот где прекраснейшие женщины и храбрейшие мужчины. О, Динти!

Простак распрямился, словно с плеч у него сняли груз. За прошедшие четыре недели выпадали дни, когда сомнения одолевали его, и он поддавался унынию, особенно если партнер его Оскар Фричи страдал от приступов трусости. Колеблющийся, сомневающийся, легко впадающий в меланхолию, тот был из тех людей, с которыми отлично бы поладил Гамлет. Скажите ему, что в театре аншлаг, и он спросит: «Кто же тогда придет завтра?» А это, бесспорно, вгонит в тоску самого восторженного оптимиста.

Но теперь, когда на Бродвее приняли спектакль восторженно; теперь, когда восемь критиков из девяти дали самые лестные отзывы (девятый тоже дал не совсем уж плохой); теперь, когда длинные очереди очаровательнейших и умнейших зрителей выстраивались в кассу, в жажде всучить свои денежки самодержцу за окошком, Простак расцвел, точно прекрасный цветок. Глаза его сияли. Сливочные волосы блестели. Он держался живо и весело и, кажется, стал выше ростом дюйма на три. С видом рыцаря, вернувшегося к своей даме из успешного Крестового похода, он крепко обнял Динти, нежно расцеловал поднятое к нему личико и заверил ее, что из всех девушек на свете она — самая красивая.