Пэлем Вудхауз - Том 17. Джимми Питт и другие

«Skont Wodehouse laeses af verden over, betyder det dog ikke, at alle hat det i sig, at de er i Stand til at goutere ham. Jeg ved, at der er dannede Mennesker, som ikke vil spilde deres kostbare Tid paa hans Boger. Hvis man ikke er for Wodehouse, er man nodvendigvis imod ham, for der er kun Undskyldning for at laese ham, og det er at man kan klukle over ham».

Да, такие слова согревают сердце; но самый верный путь — написать отзыв самому. Критики плохи тем, что склонны отделываться фразами вроде «Читать можно» и даже «233 с, 8 ф., 5 ц.», а этого, как ни крути, все-таки мало. Метод «сделай сам», напротив, порождает такие пассажи:

«Эта книга — истинный шедевр. Какая сила! Сколько красок! А ум, а юмор, а мудрость, не говоря о редком даре слога и небывалой реальности персонажей! Ничего не скажешь, больше таких книг нет».

Заметим, что речь идет о жизнеописании Джоконды в девяти томах. Первый насчитывает 1267 стр., и на последней из них Мона Лиза еще не родилась. Но как-то чувствуешь, что она родится, а интерес тем самым усилится.

А теперь, Уинклер, мы приблизились к перекрестку или, если хотите, к тупику. Что нам дальше делать?

Знаю-знаю, вы ждете не дождетесь, чтобы я продолжил рассказ о моем пути, а я колеблюсь, маюсь, мнусь, думая, не лучше ли для нас обоих изменить тему. Видите ли, Уинклер, я зачаровал Вас повестью о трудной борьбе, но как только в «Сатердей Ивнинг Пост» напечатали «Что-нибудь этакое», борьба эта прекратилась. Издателю, Джорджу Хоресу Лори-меру, роман понравился, и с той поры, кроме особых заказов, я двадцать пять лет печатался в этом журнале. Ничего не скажешь, приятно, но где накал, где драма?

Примерно тогда же я прочно связался с театром. Сразу после второго из успешных романов, именуемого «Неудобные деньги», я начал третий, «Джим с Пиккадилли» — и повстречал Гая Болтона и Джерома Керна. В 1906 году мы с Джерри работали у Сеймура Хикса, в Олдвич-тиэтр, а теперь все мы, трое, занялись мюзиклами. (Об этом рассказано в наших с Гаем записках: «Введите девиц!».) Мюзиклы ставил в Нью-Йорке Принсес-тиэтр, и они имели большой успех. Одно время на Бродвее у нас шли пять штук сразу.

Вот оно как, Уинклер. Весь жар, весь пыл исчез как не было. Что может быть скучнее, чем повесть об авторе, который может смело смотреть в лицо служащему банка?

Некоторые романисты не только перечисляют все названия, но и рассказывают сюжеты. Ну, что это, честное слово! Тому, кто хочет написать книгу о своих успехах, следует помнить, что ответил журналисту Глин Джонс прошлой весной, в Форт Эри (Онтарио). О, Форт Эри, весна, цветущие каштаны! Но суть не в том. Журналист спросил, как удалось Г. Дж. выиграть первенство Канады по сырым яйцам. Съел он 24 штуки за 14 минут.

Я и сам удивляюсь, почему это делают? Ну, как придет в голову участвовать в таком конкурсе? Буквально то же самое — цирк. Почему человек решает нырять сквозь дырочку в аквариум? Наверное, готовится стать священником, ни о чем другом не помышляя, и вдруг, сидя над богословскими трудами, слышит голос.

«Неплохо-неплохо, — говорит голос, — но истинное твое призвание — нырять в дырочку. Не подавляй его. Припомни притчу о талантах». Герой наш отбрасывает книгу и нанимается в цирк. Что-то подобное случилось и с Джонсом.

Поскольку он сказал журналисту, что всем обязан матери, я представляю все так: юный Глин жил в уютной, веселой, любящей семье, но ему не хватало сырых яиц. Вареные — пожалуйста, омлет — к вашим услугам, а сырых нет. Тем самым, что-то его томило.

«Мне бы сырое яйцо… — думал он. — Это моя стезя».

Как-то он заметил, что мать (вот она где!) забыла запереть кладовую. С нижней полки ему улыбалась дюжина яиц. Заглатывая последние, он твердо знал, к чему призван.

«Держись, дорогой, — снова вступил голос. — Живи праведно, упражняйся, и придет время, когда ты одолеешь две дюжины».

С тех пор он шел вперед.

Но я хотел поведать другое. Прошу. Журналист спросил, как он все это сделал, а Глин честно ответил:

— Двадцать одну штуку я съел за двенадцать минут, остальные три — за две.

— Нет, — возразил журналист, — я хотел бы знать, как вы начали?

— С первого яйца. Назовем его яйцом А или 1. Значит, я его съел (если хотите — выпил), потом взял второе, потом третье, и так далее.

Замените «съел» («выпил») на «написал», и вот вам рассказ преуспевающего литератора. Больше говорить не о чем. Скажем, я написал «Что-нибудь этакое», потом «Неудобные деньги», потом — «Джима», потом еще что-то, и еще, и еще, и еще.

Все они стоят на полках, 75 штук, по одной в год, и я бы охотно перечислил их, но жаль читателя. В конце концов, я не пишу исторических бестселлеров, которые он так любит. Когда Ноэль Кауард рассказывал, как создавалась «Кавалькада», я затаил дыхание вместе со всеми читателями, но у меня нет ничего сенсационного. Пишу я тихо-мирно, беру количеством. Да, в Америке продали два миллиона «Несравненных Дживсов», но в мягкой обложке, о чем тут говорить. Вообще же я бы себя назвал средним писателем — не полным неудачником, но и не каким-нибудь властителем душ. Спросите первого встречного: «О Вудхаузе слышали?» — и девять человек из десяти ответят: «Нет», а десятый, тугой на ухо, скажет: «Прямо и направо, первая дверь».

Ради ничтожного меньшинства, интересующегося статистикой, сообщу, что с 1962 года я изготовил десять школьных книг, одну детскую и сорок три взрослых (т. н. романы), а также 315 рассказов, 411 очерков и опус, названный «Вторжение». Кроме того, я написал 16 пьес и 22 музыкальные комедии. Все это давало мне возможность трудиться, а не бегать по пивным.

Один миллионер потратил долгую жизнь на непрестанную борьбу за деньги. Умирая, он жалобно спросил: «А не скажет ли кто-нибудь, кому это нужно?» Нередко, оглядываясь назад, я ощущаю то же самое. Может, чем писать романы, лучше было бы поиграть в гольф? Возьмем, к примеру, «Вторжение», одну из тех дешевых и непрочных книг, которые буквально кишели в 1909 году.

В ней 25 000 слов, написал я их за 5 дней, а прочитали (если поставить их цепочкой) столько людей, сколько поместится на трех-четырех кварталах. Стоило ли трудиться?

Да, стоило. Когда я пишу, я получаю большое удовольствие, быть может — несколько одностороннее. Доктор Джонсон как-то сказал, что только дурак пишет не ради денег. Я же сомневаюсь, что кто-нибудь писал ради денег. Писатель пишет потому, что это ему нравится. Конечно, потом он хочет что-нибудь получить, но это — совсем другое дело.

Даже тот, кто составляет расписание поездов, больше думает о забаве, чем об оплате. Глаза его лукаво поблескивают, когда, написав:

отб. 4.51 приб. 6.22,

он ставит крохотную звездочку, зная, что читатель ее не заметит, равно как и сноски:

* только по пятницам,

и, схватив поклажу, в том числе — клюшки, резво побежит на станцию в субботу. Нет, не о деньгах мыслит в эти минуты автор.