Пэлем Вудхауз - Том 17. Джимми Питт и другие

Когда мной овладевает печаль, я открываю нужную страницу, и сердце возносится горе. «Вудхауз. П.Г, — шепчу я, — Парк-ав. 1000… В-8… 50–29…». Да, красиво.

Конечно, тут есть опасность — вас окатят презрением гордецы, имея в виду, что такому ничтожеству незачем скрывать свой номер, кто ему позвонит!

Однако я стоял на своем, внедряя в умы свой адрес и номер (Вудхауз П.Г., Парк-ав. 1000, Б-8-50-29, если забыли). Шут с ними, с гордецами. Чем я выше, в конце концов, Аак-лус, Вальбурги Э. или Циттфельда, Сэм?

Так вот, мне стали звонить, человека по два — по три в день. Трудно поверить, но один субъект из Пасадены (Калифорния) сообщил, что пишу я мерзко, читать он меня не станет ни за какие деньги, но очерки еще ничего, а потому он хочет прислать мне изображение голой красотки на берегу Луары. Я согласился — кто тут откажется? — и она висит над моим письменным столом. Веду же я к тому, что не только поклонники могут выказать добрую волю.

Мы, творцы, живем творчеством, но иногда что-нибудь нужно. Если патроны и впрямь возвращаются, надо их поддержать.

В данный момент мне не помешали бы:

Мячи для гольфа.

Табак.

«Роллс-ройс».

Собачий корм для 1) фокстерьера, 2) пекинеса, 3) еще одного пекинеса.

Кошачий корм (она любит горошек).

Бриллиантовое ожерелье (для жены).

Можно и ящик шампанского, и теплые вещи. Акции стального треста? Что ж, это неплохо.

Что ж, любезный Уинклер, время шло, и, следуя методу Джонса (книга, книга, книга, не говоря о рассказах и мюзиклах, вылетавших из меня, словно летучие мыши из амбара), следуя этому методу, я достиг сравнительного благосостояния. Двадцать один роман печатали в «Сатердей Ивнинг Ревью», из номера в номер, и за второй я получил 5 тысяч, за третий — 7500, за четвертый — 10000, а за пятый — целых 20.

Что до последней дюжины, я получал по 40000 за штуку. Неплохо, даже очень неплохо, но я всегда понимал, что не принадлежу к великим. Как Дживс, я знаю свое место, а оно — в дальнем конце стола, среди самой мелкой челяди.

Поставляю я «легкое чтиво», а тех, кто это делает, иногда именуют юмористами, но непременно презирают. Высокоумный люд кривит губы. Если я вам скажу, что в последнем номере «Нью-Йорка» меня назвали болбочущим эльфом, вы поймете, каких высот достигла злосчастная тенденция.

Это даром не проходит. Если человека называют «б. э.», он падает духом. Он не ест овсянку, он бродит, выпятив губы подкидывая камешки, он держит руки в карманах. Еще немного, и он переключится на серьезные книги о социальных условиях, а мир потеряет юмориста. При таком положении дел они исчезнут скоро. Веселый, голосистый хор и так сменился одиноким писком. Из чащи еще доносится звонкий голос Бродяги, [42] …звонкий голос Бродяги — псевдоним журналиста Джона Камерона Эндрю Бингема Мортона (1893–1979). но как только лорд Бивербрук или другой газетный магистр назовет его болбочущим эльфом, он сдастся, и что же тогда будет?

Особенно заметно это в Америке. Если вы встретите существо, которое крадется боком, словно кошка в чужом дворе, где в нее могут метнуть камень, не думайте, что это — преступник, которого ловят в тридцати штатах. Нет, это — юморист.

Недавно я издал антологию современного американского юмора, и очень горжусь, несчастных надо поддерживать. Издай антологию, и эти изгои расцветут, как политый сад. С удивлением обнаружив, что кто-то видит в них Божьих тварей, они решают, что мир не так уж плох, сыплют стрихнин обратно в баночку и выходят из дома через дверь, а не через окно седьмого этажа. Мое обращение к ним («Не дадите ли рассказик?») было первым приятным событием за последние двадцать лет. Фрэнк Салливан, к примеру, ходил по Саратоге, распевая, как жаворонок.

Приведу три суждения о том, почему «легкое чтиво» пошло на убыль — мое, покойного Расселла Мэлони и Уолкотта Гиббса. Начну с моего.

Мне кажется, юмористов пришибает отношение тех, с кем они общаются в начале жизни. Поступив в школу, они оказываются в одной из двух групп. Если они просто шутят, их считают идиотами. Если они склонны к сатире, их считают вредными. И тех, и других не любят, и при возможности бьют. Во всяком случае, так было при мне. Сам я как-то уберегся, может быть — потому что весил 12 стоунов [43] 12 стоунов — 1 стоун = 6,35 кг. с лишним и неплохо боксировал, остальные же эльфы перестали шутить примерно в 1899 году.

Рассел Мэлони полагает, что юмористами обычно были карлики. Действительно, в Средние века знать и богачи считали очень смешными тех, кто мал ростом или хотя бы сгорблен. Каждый, в ком было не больше пятидесяти дюймов, [44] не больше пятидесяти дюймов — 1 дюйм = 25,4 мм. вступал без долгих слов на стезю юмора. Ему давали колпак и шест с бубенчиками, а там и велели смешить публику. Кормили неплохо, работа — легкая, и карлики старались, как могли.

Теперь, продолжает Мэлони, смешат «маленькие люди» в другом, нематериальном смысле — те, кто боится перейти дорогу или обналичить чек и может долго стоять, глядя в пространство. Юмористов мало потому, что приличная сигарета любого из 12 сортов начисто снимает эти странности, превращая вас в бодряка, здоровяка и супермена.

Уолкот Гиббс считает, что повинна современная привычка бить юмориста чем попало, если он пошутит. Чтобы стать юмористом, надо видеть мир несколько скошенным, а теперь, когда он совсем перекосился, все требуют, чтобы его видели правильным и прямым. Юморист смеется над официальными установлениями, а те этого не любят. За последние лет десять, считает тот же Гиббс, юморист все больше сжимается, словно чувствуя, что, подними он свою дурацкую голову, толпа кинется на него, крича, что он играет на скрипке, когда горит Рим. После пробы-другой он резонно затихает.

По-моему, Гиббс не ошибся. Юмористов вытеснила из жизни та раздражительность, которая царит на всех уровнях. Куда ни взгляни, вас предупреждают, чтобы сидели тихо, а то хуже будет.

Вот, один журналист пишет: «За последний год я наслушался больше окриков, чем за всю предыдущую жизнь. Я то и дело получаю разнос за статьи о собаках, о диете, о язве, о королях и кошках. Недавно я написал, что певицы уж очень визжат, и ответ был такой, словно я оскорбил всех женщин сразу».

Другой журналист, из Австралии, брал интервью перед матчем у тяжеловеса Роланда Ла Старсы, и был поражен его умом.

«Роланд, — пишет он, — человек умный. Мозг у него есть. А может, мне так кажется, потому что я много общался с теннисистами, которые почти не отличаются от кенгуру».

Я не общался с кенгуру и не могу сказать, как обстоят у них дела с серым веществом, но в одном я уверен: все Общетва зашиты животных, особенно — Международная лига, следящая за тем, чтобы не обижали сумчатых, едва не съели автора заметки. Да, они признавали, что средний кенгуру — не Эйнштейн, но указывали на то, что даже вомбат не станет скакать перед сеткой, выкрикивая разные глупости.