Пэлем Вудхауз - Том 18. Лорд Долиш и другие

— Она? В обморок? — скривилась Энн.

— По полной программе! Я в жизни не видывал такой женственности.

— А тебе не пришло в голову, что это была игра?

— Игра?

— Спектакль. И похоже, весьма успешный, поскольку теперь, как я слышала, ты всюду бегаешь за ней с блеянием, как овечка.

— С каким таким блеянием?

— Именно с блеянием, об этом говорят во всех клубах. В ясный день тебя слышно на милю в округе. Бедняжка Реджи, как же она тебя одурачила! Да эта женщина не пропускает ни одного боя в Лос-Анджелесе, она просто упивается ими.

— Не верю.

— Уверяю тебя, так и есть, — не унималась Энн. — Неужели ты не видишь, что она разыгрывает роль, и только потому, что ты лорд Хавершот? Ей нужен титул, и больше ничего. Ради бога, Реджи, беги, пока еще есть время!

Я холодно взглянул на нее и высвободил пиджак.

— Давай переменим тему.

— Не могу говорить ни о чем другом.

— Тогда вообще прекратим. Не знаю, осознаешь ли ты это, но мы опасно приблизились к тому, что называется порочить доброе имя женщины. За такое можно и из клуба вылететь.

— Реджи, послушай меня…

— И не подумаю.

— Реджи!

— Нет. Разговор окончен. Энн печально вздохнула.

— Ну, как знаешь. Да и глупо было надеяться вразумить такого идиота… Эйприл Джун! Подумать только!

— Не говори «Эйприл Джун» таким тоном!

— А каким же еще?

— Хочу довести до твоего сведения, что он мне не нравится, — холодно заметил я. — Ты произнесла ее имя, словно название неприличной болезни.

— Именно так я и собираюсь его дальше произносить! — бросила она. — Эйприл Джун!

Я сухо поклонился.

— Что ж, как угодно. В конце концов, твои методы звуковоспроизведения касаются только тебя. Я должен идти, чтобы засвидетельствовать свое почтение хозяйке, вон она идет. А ты можешь отойти куда-нибудь подальше и повторять «Эйприл Джун» в свое удовольствие до конца приема, пока дом не запрут и кошку не выгонят.

— Ее не выгонят, она тут главная.

Не унижаясь до ответа на столь вульгарную реплику, я отвернулся и пошел прочь. Глаза Энн впились мне в спину, я чувствовал их, как Эгги — своих пауков, но оборачиваться не стал. Направился прямиком туда, где Эйприл приветствовала гостей, и протиснулся вперед, чтобы поскорей увести ее из толпы и поговорить наедине на тонкую и чувствительную тему.

Это оказалось нелегко, но в конце концов, покончив с обязанностями хозяйки и убедившись, что все идет как надо, Эйприл оставила народ развлекаться самостоятельно, и мне удалось усадить ее за столик на двоих на краю лужайки. Бифштекс, пирог с почками, салаты… Наконец мы углубились в ванильное мороженое. Все это время моя решимость швырнуть к ее ногам свое сердце только росла. Оскорбительные замечания Энн нисколько меня не смутили. Полный вздор, нечего и думать. Наблюдая, с каким аппетитом моя возлюбленная наворачивает пирог, я просто не мог поверить, что она хоть в чем-то отступает от совершенства. Решительный разговор должен был вот-вот состояться, надо было лишь дождаться нужного психологического момента, и едва момент высунет нос, обрушиться на него, как груда кирпича.

Эйприл рассказывала о своей работе. Она надеялась тихо смыться и лечь пораньше, чтобы завтра в шесть утра быть в полном гриме на съемочной площадке — предстояла какая-то пересъемка. Одна мысль о том, чтобы выползти из постели в такую рань, заставила меня содрогнуться от жалости и сочувствия.

— Шесть утра! — воскликнул я. — Боже мой!

— Да, жизнь у актрисы нелегкая, — согласилась Эйприл. — Боюсь, публика даже не подозревает, насколько.

— Ужасно.

— Иногда я так устаю…

— Но все-таки, — заметил я, намекая на светлую сторону, — это ведь хорошие деньги, правда?

— Деньги! — презрительно бросила она.

— И слава!

Эйприл проглотила большую ложку мороженого.

— Деньги и слава ничего не значат для меня, лорд Хавер-шот, — произнесла она с улыбкой праведницы.

— Вот как?

Она покачала головой.

— Свою награду я вижу лишь в том, что дарю людям счастье, стараюсь изо всех своих слабых сил подбодрить этот измученный мир, дать трудящимся массам хоть мельком взглянуть на что-то большее, лучшее, возвышенное.

— О! — благоговейно кивнул я.

— Вам, наверное, кажутся глупыми мои слова.

— Нет-нет, вовсе нет!

— Я так рада… Понимаете, это у меня нечто вроде религии, а я как бы жрица. Представляю унылую серую жизнь миллионов и убеждаю себя, что все мои тяжкие труды и гнетущее бремя славы — ничто по сравнению с тем лучом света, который я дарю людям. Вам не смешно слушать такую чушь?

— Что вы, нисколько!

— Взять, к примеру, Питсбург. Они там на меня так и кидаются. Моя предпоследняя картина собирала по двадцать две тысячи в неделю. Просто невероятно! Я так счастлива… потому что мне удалось внести хоть немного света в их тусклое существование. А Цинциннати? Меня там на руках носили! Ведь в Цинциннати жизнь у людей тоже такая унылая…

— Замечательно! Эйприл вздохнула.

— Наверное. То есть, да, конечно. В смысле, насчет тусклой жизни. Но разве этого достаточно? Вот о чем невольно себя спрашиваешь, особенно когда ощущаешь одиночество. Так хочется иногда сбежать от всего этого и вкусить простого человеческого счастья, стать обыкновенной женой и матерью. Стоит только представить себе топот маленьких ножек…

Вот оно! Чего еще ждать? Если это не тот самый психологический момент, то я ничего не смыслю в психологических моментах.

Я подался вперед. Слова «дорогая, будьте моей» готовы уже были сорваться с моих уст… как вдруг у меня в голове словно разорвалась бомба, заставив мгновенно переменить тему. Только что в моей душе пылал романтический огонь, и все мысли вращались вокруг девушки, сидящей напротив, и того, что мне нужно ей сообщить, а в следующий момент я уже прыгал как сумасшедший с прижатой к щеке рукой, переживая адские муки.

То ли в результате случайного самовозгорания, то ли потому, что я неосторожно принял на борт слишком большой груз мороженого, но разлюбезный зуб хавершотовской мудрости внезапно решил заявить о себе.

Я давно уже подозревал его в коварных замыслах и, конечно же, должен был с самого начала занять твердую позицию, но вы же сами знаете, как бывает во время путешествия. Не решаешься довериться незнакомому дантисту, говоришь себе: «Потерпи, старик, пока вернешься в Лондон и спокойненько усядешься в кресло к маэстро, который пользовал тебя еще с молочных зубов». Ну, а потом тебя прихватывает в самый неподходящий момент, как оно, собственно, и случилось.

Вот такие дела. Понятно, что в таком состоянии человеку не до душевных излияний. Вынужден признаться, что любовь, брак и маленькие ножки мгновенно вылетели у меня из головы. Поспешно распрощавшись, я оставил Эйприл за столиком и 1 бросился в аптеку, что возле отеля Беверли-Уилшир, в поисках временных средств облегчения, а на следующий день уже сидел в приемной, готовясь к свиданию с И. Дж. Зиззбаумом, виртуозом щипцов.