Ярослав Гашек - Похождения бравого солдата Швейка во время Мировой войны Том II

Когда Швейк, которого благодаря его русской форме по ошибке приняли за пленного русского, бежавшего из партии пленных недалеко от Фельдштейна, изобразил отчаянный вопль своей души лучинкой на стене, никто не обратил на это внимания; а когда он вздумал было во время следования в Хырове объяснить недоразумение проходившему мимо офицеру (пленным как раз раздавали пайки черствого кукурузного хлеба), то один из венгерских солдат-конвоиров хватил его прикладом по плечу со словами:

— Растак тебя, становись в ряд, русская свинья!

Это было вполне в том духе, как обращались венгры с русскими пленными, языка которых они не понимали.

Итак Швейк вернулся в свой взвод и обратился к ближайшим пленным:

Вот этот конвойный выполняет свой долг, а только ведь он и сам подвергает себя опасности. Ну что, если б винтовка была заряжена и затвор остался открытым? Того и гляди, что, когда он эдак лупит ею нашего брата и дуло смотрит на него, она возьмет да и выпалит, весь заряд угодит ему в рожу, и он погибнет при исполнении служебных обязанностей. К примеру, у нас на Шумаве в одной каменоломне рабочие стащили динамитные капсюли, чтобы иметь запас на зиму, когда будут подрывать деревья. Ну, а сторожу в каменоломне приказано было сделать обыск, когда рабочие пойдут с работы; он усердно принялся за дело, и сразу же так неосторожно стукнул первого рабочего по карману, что у того капсюли в кармане-то и взорвались, оба они взлетели на воздух, так что похоже было, будто они в последний момент хотели обняться.

Пленный русский, которому Швейк рассказал это, взглянул на него с полным сочувствием, потому что не понял ни слова.

— Не понимаю… я — крымский татарин… аллах акбар. Татарин сел, скрестив под собою ноги, на землю, сложил руки на груди и начал молиться.

— Стало быть, ты татарин? — с участием сказал Швейк. — Вот это здорово! Тогда тебе следовало бы понимать меня, а мне — тебя, раз ты татарин. Гм… а знаешь ты Ярослава фон-Штернберга? Как, не знаешь этого имени, башка татарская? Ведь он же задал вам взбучку под Гостином. В ту пору вы, татарва, улепетывали от нас в Моравии во все лопатки [47] Речь идет о поражении, которое татары понесли в Моравии в XIII веке. . Наверно, у вас про это не учат так в книжках, как у нас. Ну а Гостинскую деву Марию знаешь? Понятно, не знаешь! А она тоже в этом деле была, тоже была. Ну, да погоди, татарская образина, тебя тут в плену в два счета окрестят.

Затем Швейк обратился к другому пленному:

— А ты тоже татарин?

Тот понял слово «татарин» и отрицательно покачал головой.

— Нет, я не татарин, а черкес.

Швейку вообще посчастливилось: он очутился в обществе представителей восточных народностей. В этой партии пленных были татары, грузины, осетины, черкесы, мордвины и калмыки.

Но зато ему не повезло в другом отношении — он ни с кем не мог объясниться. Его погнали вместе с другими в Добромил; оттуда должен был начаться ремонт железнодорожного пути, который вел через Перемышль в Нижанковице.

В Добромиле их всех переписали в канцелярии этапа, что доставило немало затруднений, потому что из всех трехсот пленных, доставленных в Добромил, никто не понимал русского языка, которым изъяснялся восседавший там за столом фельдфебель. Этот фельдфебель подал в свое время рапорт как знающий по-русски и теперь исполнял в Восточной Галиции обязанности переводчика. Три недели тому назад он выписал себе немецко-русский словарик и русскую грамматику, которые еще не успели прибыть на место; поэтому он, вместо русского, говорил на ломаном словацком языке, который он кое-как изучил в Словакии, когда был там представителем одной венской фирмы, торговавшей образами св. Стефана, водосвятными чашами и четками. Странные фигуры, с которыми он вообще не мог договориться, привели его в большое смущение. Он выступил вперед и гаркнул:

— Кто умеет говорить по-немецки?

Из группы пленных выскочил Швейк и с сияющим от радости лицом бросился к фельдфебелю, который приказал ему тотчас же последовать за ним в канцелярию. Фельдфебель сел за свои бумаги, — целую гору бланков для отметки фамилий, происхождения и войсковой принадлежности пленных, и между ним и Швейком завязался забавный разговор.

— Ты… еврей, а? — спросил он Швейка. Швейк отрицательно мотнул головой.

— Нечего тебе отпираться,—самоуверенно продолжал фельдфебель. — Всякий из вас, пленных, кто понимает по-немецки, — еврей, и делу конец. Как тебя зовут? Швейх? Ну, вот видишь, а ты еще споришь, когда фамилия у тебя самая что ни на есть еврейская. Ну, да у нас, брат, тебе нечего скрывать, что ты еврей. У нас в Австрии еврейских погромов не бывает. Откуда родом? Да, да, из Праги. Знаю. знаю. Это под Варшавой. Неделю тому назад у меня вот тут тоже были два еврея из Праги под Варшавой. А из какого полка? Номер какой? 91-й?

Фельдфебель достал справочник и начал его перелистывать.

— Вот. 91-й Эриванский пехотный полк. Постоянный кадр — в Тифлисе. Видишь, какие мы тут вещи знаем?

Швейк с неподдельным изумлением глядел на него, и фельдфебель, протянув ему окурок папиросы, необычайно серьезно продолжал:

— Это, брат, другой табак, не то, что ваша махорка!.. Я тут — царь и бог, понимаешь, жиденок? Если я что скажу, то все должны дрожать со страху У нас, брат, в армии другая дисциплина — не то, что у вас. Ваш царь—сукин сын, а наш царь — светлая голова. Хочешь, я покажу тебе одну штуку; чтобы ты знал, какая у нас тут дисциплина?

Он приоткрыл дверь в соседнюю комнату и позвал:

— Ганс Леффлер!

Кто-то отозвался: «Я» — и в комнату вошел солдат с зобом, штирийский парень с выражением распустившего нюни кретина. Он выполнял на этапном пункте все грязные работы.

— Ганс Леффлер, — приказал ему фельдфебель, — возьми вон там мою трубку, сунь ее себе в зубы, как собака, которой поручено нести какую-нибудь вещь, и бегай на четвереньках вокруг стола, пока я не скажу «стой!» При этом ты должен лаять, но смотри, чтобы трубка не вывалилась у тебя изо рта, не то я велю тебя привязать к столбу.

Зобастый штириец опустился на четвереньки и принялся лаять.

Фельдфебель победоносно взглянул на Швейка.

— А что я тебе говорил, жиденок, про дисциплину, которая у нас? — И фельдфебель, самодовольно обернувшись к немой солдатской физиономии из какой-то альпинской пастушьей хижины, скомандовал: — Стой! Теперь служи на задних лапках и давай сюда трубку Так! А теперь покажи, как у вас там в горах поют. И в комнате раздалось неистовое: «Холарио-хо-хо, холарио!»

Когда представление кончилось, фельдфебель достал из ящика письменного стола четыре папиросы и великодушно подарил их штирийцу, а Швейк на ломаном немецком языке стал рассказывать фельдфебелю, что в одном полку у офицера был также необычайно послушный денщик; когда его спросили, мог ли бы он съесть ложкой и его испражнение, то он готов был исполнить и это, если бы приказал его господин подпоручик. .. только он побоялся там найти волос, от которого ему сразу же стало бы худо. Фельдфебель засмеялся и сказал Швейку: