Ярослав Гашек - Похождения бравого солдата Швейка во время Мировой войны Том II

— А с него-то самого сапоги сняли? — полюбопытствовал Швейк.

— Сняли, — грустно ответил Ванек, —но так и осталось необнаруженным, кто это сделал, так что не пришлось даже записать полковничьи сапоги на приход.

Юрайда вернулся сверху и первым делом взглянул на Балоуна, который сидел печальный и расстроенный на скамейке возле плиты и с немым отчаянием взирал на свое отощавшее пузо.

— Ты, верно, принадлежишь к секте гезихастов [55] Гезихасты — мистическое учение, представители которого, для поддержания в себе мнимого внутренней спокойствия, устремляли свой взгляд на живот, на место пупа. Учение это было особенно распространено в XIV веке среди афонских монахов. , — сочувственно промолвил образованный повар Юрайда. — Те тоже вот так целыми днями глядели на свой пуп, пока им не начинало казаться, что у них вокруг пупа сияние, как над головой какого-нибудь святого. Тогда они верили, что достигли третьей степени совершенства.

Юрайда полез в духовку и вытащил оттуда кровяную колбасу.

— На, жри, Балоун, — ласково промолвил он, — лопай, когда дают!

У Балоуна слезы брызнули из глаз.

— Дома, когда резали свинью, — плаксиво сказал он, мигом справившись с колбасой, — я всегда съедал сперва хороший кусок мяса, потом рыло, потом сердце, ухо и кусок печенки, потом почки, селезенку и кусок окорока, потом язык, а потом…. — И тихим голосом, словно рассказывая сказку, Балоун добавил: — А потом подавали на стол ливерные колбасы, шесть штук, десять штук, пузатую кровяную колбасу с кашей и сухарями, так что даже и не знаешь, бывало, за что сперва приняться. Все это так и тает на языке, так и благоухает, а человек ест да ест… И теперь я думаю, что пули пощадят меня, но голод меня погубит, и я никогда в жизни не увижу больше таких блюд с колбасами, как у себя дома. До студня я был не особенный охотник, потому что он трясучий и от него мало сытости. Зато моя жена дала бы разрубить себя на куски за студень. А я не оставлял ей в студне даже кусочка свиного уха, потому что всегда сам съедал все, что мне было по вкусу… Да, не умел я ценить ее, то есть хорошую еду и привольную жизнь, а тестя я даже как-то надул с одной свиньей: сам свинью-то зарезал и съел, а ему, бедненькому, ни кусочка не послал. Вот он мне и напророчил, что я когда-нибудь подохну с голода.

— И пророчество его начинает сбываться, — с пафосом воскликнул Швейк.

У Юрайды внезапный приступ жалости к Балоуну уже прошел. Балоун как-то необычайно быстро повернулся к плите, вытащил из кармана кусок хлеба и попробовал было обмакнуть весь ломоть в соус, шипевший вокруг сочного свиного жаркого на большом противне. Юрайда неожиданно ударил Балоуна по руке, так что хлеб полетел в соус; так искусный пловец бросается с высокого трамплина в глубокую воду. Не дав несчастному возможности выловить лакомый кусочек с противня, Юрайда сгреб Балоуна в охапку и выставил за дверь.

Ошеломленный Балоун увидел в окно, как Юрайда достал вилкой подрумянившийся в соусе ломоть хлеба, срезал с жаркого кусок мяса, положил его на хлеб и подал Швейку со словами:

— Кушайте, прошу вас, мой скромный друг.

— Пречистая дева, — хныкнул за окном Балоун, — пропал мой хлеб. — И, размахивая длинными руками, он пошел в деревню поискать, не найдется ли чего перекусить.

Тем временем Швейк, уплетая за обе щеки щедрое угощение Юрайды, говорил с полным ртом: — Эх, и рад же я, что опять нахожусь вместе со своими. Мне было бы очень досадно, если бы я лишился возможности оказывать роте свои ценные услуги. — Он отер стекавшее с хлеба на подбородок сало и продолжал: — Бог знает, что вы тут делали бы без меня, если бы меня там где-нибудь задержали, а война тянулась бы еще несколько лет. 332

— А как по-вашему, Швейк, война еще долго протянется? — с любопытством спросил старший писаоь Ванек.

— Да, лет пятнадцать, — ответил Швейк. — Ведь это жсовершенно ясно: если была когда-то Тридцатилетняя война, то теперь, когда мы стали вдвое умнее против прежнего, она будет продолжаться тридцать лет, деленные на два, то есть пятнадцать лет.

— Денщий нашего капитана, — вмешался в разговор Юрайда, — говорил мне, что он слышал, будто мы, как только займем границы Галиции, дальше уж не пойдем, так как русские начнут тогда переговоры о мире.

— Этакая дрянь! Не желает даже войну вести! — с укоризной промолвил Швейк. — По-моему, раз уж война, так чтобы было всерьез. Я ни за что не согласен говорить о мире, пока мы не займем Петроград и Москву. А то что за интерес в мировую-то войну только немножко повонять на границах! Взять хотя бы шведов в Тридцатилетнюю войну. Ведь как далеко их границы, а вот доходили же они до Немецкого Брода и Липняка и оставили такие по себе следы, что и посейчас в трактирах после полуночи разговаривают «по-шведски», так что не могут понять один другого. А пруссаки? Они нам тоже не соседи, а после них в Липнике какая масса развелась пруссаков! Они даже доходили до Едоухова и потом возвращались назад.

— Между прочим, — сказал Юрайда, которого офицерская пирушка совершенно сбила с толку, — все люди произошли от карасей. Если взять теорию Дарвина, дорогие друзья…

Но его дальнейшие разглагольствования были прерваны появлением вольноопределяющегося Марека.

— Спасайся, кто может! — крикнул Марек. — Только что к нам в штаб прибыл подпоручик Дуб и привез с собой кадета Биглера.

— Прямо страшно было смотреть, — продолжал Марек свою информацию, — как он вылез из автомобиля и бросился в канцелярию. Вы знаете, что я собирался, когда уходил отсюда, завалиться спать. Так вот, только что я растянулся в канцелярии на скамейке и только начал засыпать, как он уже подскочил ко мне. Кадет Биглер крикнул: «Смирно!» Подпоручик Дуб поднял меня на ноги, а затем принялся орать: «Вот я вас и поймал при неисполнении своих обязанностей в канцелярии! Спать разрешается только после вечерней зори». А Биглер добавил: «Согласно § 9 отдела 16 Устава гарнизонной службы». Затем подпоручик Дуб начал стучать кулаком по столу и кричать: «Вы, вероятно, надеялись отделаться от меня, но только вы не думайте, это не было сотрясение мозга, мой череп способен кое-что выдержать». Тем временем кадет Биглер перерыл у меня весь стол и вслух прочел сам для себя какую-то бумагу: «Приказ по дивизии за № 280». А подпоручик вообразил, что тот издевается над его последней фразой, в которой он подчеркнул, что его череп еще может кое-что выдержать; он начал выговаривать Биглеру за его недостойное будущего офицера дерзкое отношение к старшему, а теперь он ведет его к капитану, чтобы пожаловаться на него.

Вскоре подпоручик и кадет появились в кухне, через которую надо было пройти, чтобы попасть в комнату, где сидели господа офицеры и где после свиного жаркого тучный прапорщик Малый, несмотря на частую отрыжку после жирной и обильной еды, исполнял арию из «Травиаты».