Льюис Уоллес - Бен-Гур

– Говори! – сказал Орат Менофе в своем дворце в Мемфисе.

И Менофа отвечал:

– Могущественный царь, если бы ты был молод, я не стал бы отвечать, потому что жизнь мне еще не надоела, но сейчас я скажу тебе, что царица, как и обыкновенная смертная, должна претерпеть наказание за преступление.

– За преступление?! – гневно воскликнул Орат.

Менофа низко поклонился.

– Да, по отношение к самой себе.

– Я не расположен разгадывать загадки, – произнес царь.

– То, что я говорю, вовсе не загадка. Не-не-гофра выросла на моих глазах и привыкла доверять мне все, что с ней случается в жизни. Между прочим, она сообщила мне, что любила сына садовника ее отца по имени Барбек.

Морщины на лбу Ората, к удивлению, начали разглаживаться.

– С этой любовью в сердце, о царь, она вышла за тебя, от этой любви она и умирает.

– Где теперь сын садовника? – спросил Орат.

– В Асуане.

Царь отдал два приказа. Одному слуге он сказал: "Ступай в Асуан и приведи сюда молодого человека, которого зовут Барбеком. Ты найдешь его в саду отца царицы". Другому он сказал: "Собери рабочих, скот и орудия и устрой мне на озере остров, который мог бы плавать по поверхности воды от дуновения ветра, несмотря на то, что на нем будут находиться храм и дворец, фруктовые деревья всех сортов и всякого рода виноградные лозы. Устрой такой остров и снабди его всем необходимым к тому времени, как луна пойдет на ущерб".

Потом он сказал царице:

– Развеселись. Я знаю все и уже послал за Барбеком.

Не-не-гофра поцеловала его руку.

– Ты будешь принадлежать ему, а он – тебе. Никто в продолжении целого года не будет мешать вашей любви.

Она припала к его ногам, осыпая их поцелуями, но он поднял ее и в свою очередь поцеловал ее. И снова розами заалели ее щеки, багрянец заиграл на ее устах и радость поселилась в ее сердце.

В продолжение года Не-не-гофра и Барбек носились по воле ветра на острове озера Киммис, ставшем одним из чудес света: более красивого дома никогда не строилось для любви. В продолжение года они никого не видели и существовали только друг для друга. Потом она возвратилась во дворец Мемфиса.

– Ну, кого ты теперь больше всех любишь? – спросил царь.

Она поцеловала его в щеку и сказала:

– Возьми меня назад, о добрый царь, я исцелилась.

Орат так засмеялся, как будто ему было не 114 лет.

– Так, значит, Менофа прав, говоря, что любовь излечивается любовью?

– Да, вполне, – ответила она.

Внезапно он изменился, и взор его стал страшен.

– Я не нахожу этого.

Она затрепетала от испуга.

– Ты виновна, – продолжал он. – То оскорбление, что ты нанесла Орату как мужчине, он забудет, но то, которое ты нанесла Орату как царю, должно быть наказано.

Она бросилась к его ногам.

– Прочь! – вскричал он. – Ты мертва!

Он хлопнул в ладоши, и страшная процессия явилась на этот клич – процессия бальзамировщиков, из которых каждый нес в руке что-нибудь из орудий или материалов своего отвратительного ремесла.

Царь указал на Не-не-гофру:

– Она умерла. Исполняйте свое дело.

По истечении семидесяти двух дней красавица Не-не-гофра была отнесена в пещеру, выбранную для нее год назад, и положена рядом с ее царственными предшественницами. В ее честь не было погребальной процессии вокруг священного озера.

К концу рассказа Бен-Гур сидел у ног египтянки, и на ее руку, лежавшую на румпеле, он положил свою.

– Менофа был не прав, – сказал он.

– Как так?

– Любовь живет любовью.

– Значит, против нее нет лекарства?

– Орат нашел лекарство.

– Какое?

– Смерть.

– Ты хороший слушатель, о сын Аррия.

В разговорах и рассказах время летело для них незаметно. Когда они причалили к берегу, Иуда спросил:

– Завтра мы пойдем в город?

– Но ты ведь будешь на играх?

– О да.

– Я пришлю тебе мои цвета.

На этом они расстались.

На следующий день, около трех часов, Ильдерим возвратился на стоянку. В то время как он слезал с лошади, к нему подошел человек, в котором он узнал одного из своих соотечественников, и обратился к нему со словами: "О шейх, мне приказано передать тебе это письмо и просить прочесть его сейчас же". Если будет ответ, я к твоим услугам.

Ильдерим немедленно подверг письмо внимательному осмотру. Печать была уже сломана. Адрес стоял следующий: "Валерию Грату в Кесарию".

– Да возьмет его ангел тьмы! – проворчал шейх, заметив, что письмо написано по-латыни.

Если бы оно было написано по-гречески или по-арабски, он прочел бы его, но на этом языке самое большее, что он мог сделать, – это разобрать четко написанную подпись "Мессала". Когда он прочел ее, глаза его засверкали.

– Где Иуда? – спросил он.

– В полe с лошадьми, – отвечал служитель.

Шейх вложил папирус в обертку и, сунув сверток за пояс, опять сел на лошадь. В этот самый момент появился незнакомец, по-видимому, прибывший из города.

– Мне нужен шейх Ильдерим по прозвищу Щедрый, – сказал незнакомец.

Его язык и одежда обнаруживали в нем римлянина. Хотя араб и не умел читать, но говорить на латыне он умел и с достоинством ответил:

– Шейх Ильдерим – это я.

Глаза незнакомца опустились. Подняв их опять, он сказал с напускным хладнокровием:

– Я слышал, тебе нужен наездник для игр.

Губы Ильдерима под белыми усами искривились в презрительную гримасу:

– Иди своей дорогой, – сказал он. – У меня уже есть наездник.

Шейх повернулся, намереваясь уехать, но человек продолжал стоять на том же месте и снова заговорил:

– Шейх, я люблю лошадей, а говорят, что у тебя самые лучшие лошади в мире.

Старик был задет за живое. Он уже потянул было поводья, готовый поддаться лести, но все же ответил:

– Не сегодня, не сегодня, когда-нибудь в другое время я покажу их тебе. Теперь я очень занят.

Ильдерим поехал в поле к своему Иуде, тогда как незнакомец отправился, посмеиваясь, обратно в город. Он исполнил данное ему поручение.

С тех пор каждый день, вплоть до великого дня игр, то один, то два, а иногда и три человека являлись в пальмовую рощу к шейху Ильдериму, и всем им хотелось занять место наездника.

Так Мессала следил за Бен-Гуром.

Шейх, в высшей степени довольный, дожидался, пока Бен-Гур перед обедом отправит его лошадей домой. Доволен он был тем, что ему пришлось увидеть. Полная рысь четверки, которая у него на глазах прошлась разными аллюрами, была замечательно хороша: ни одна лошадь, казалось, не уступала в быстроте другой – словом, вся четверка бежала, как одна лошадь.

– Сегодня, шейх, после обеда я возвращу тебе Сиpиуca, а сам возьму колесницу.

Говоря это, Бен-Гур гладил по шее старого коня.