Льюис Уоллес - Бен-Гур

– Дай мне руль, – сказал он.

– Нет, – возразила она, – это значило бы поменяться ролями. Разве не я просила тебя ехать со мной? Я в долгу у тебя и желала бы начать возвращать долг. Ты можешь говорить, я буду тебя слушать, или я буду говорить, а ты слушать, – это как тебе угодно. Выбрать же место, которое было бы целью нашей прогулки, и дорогу туда предоставь мне.

– Куда же мы плывем?

– Вот ты опять встревожился.

– О прекрасная египтянка, я задал тебе тот вопрос, с которым прежде всего обращается пленник.

– Зови меня Египтом.

– Мне больше нравится звать тебя Ирой.

– Ты можешь думать обо мне под этим именем. Зови же меня Египтом.

– Египет – страна и заключает в себе понятие о множестве людей.

– Да, да. И какая страна!

– Понимаю, мы едем в Египет.

– Ах, если бы туда! Как бы я была довольна!

Говоря это, она вздохнула.

– Стало быть, тебе совсем нет дела до меня? – сказал он.

– Ах, по этим словам я вижу, что ты там никогда не был.

– Ни разу.

– О, Египет – такая страна, в которой нет несчастных, самая желанная из всех стран, мать всех богов и потому благословенная свыше. Там, о сын Аррия, счастливые преумножают свое счастье, несчастные же, придя и вкусив сладкой воды священной реки, смеются и поют, радуясь жизни, как дети.

– Но ведь и у вас, как и в других странах, есть бедняки?

– Бедняки в Египте имеют самые ограниченные потребности и ведут самый простой образ жизни, – ответила она. – Они довольствуются только необходимым, а как для этого мало нужно, ни грек, ни римлянин не в состоянии и представить себе.

– Но я и не грек, и не римлянин.

Она рассмеялась.

– У меня есть маленький сад из роз, в самой середине его растет дерево, и цветы этого дерева превосходят цветы всех остальных деревьев. Как ты думаешь, откуда оно мне досталось?

– Из Персии, родины роз.

– Нет.

– Ну так из Индии.

– Нет.

– Ага! С какого-нибудь греческого острова.

– Я скажу тебе: путешественник нашел его погибавшим при дороге, в долине Рефаим.

– О, из Иудеи!

– Я посадила его в землю, обнаженную отступившими волнами Нила, и нежный южный ветер, вея по пустыне, лелеял его, и солнце, сострадая о нем, ласкало его. Что же оставалось ему, как не расти и цвести? И теперь я укрываюсь в его тени, и оно в благодарность обильно изливает на меня свое благоухание. Что можно сказать про розы, то подавно можно сказать и про людей Израиля. В какой другой стране, кроме Египта, могли бы они достичь совершенства?

– Моисей был только один из миллионов.

– О нет, был еще толкователь снов. Тебе угодно забыть его?

– Милостивые фараоны уже в могиле.

– Ах да: река, на которой они жили, напевает над их гробницами свои песни, но разве не то же солнце согревает тот же воздух и для того же народа?

– Александрия ведь римский город.

– Она переменила только властителей. Цезарь взял у нее меч и взамен оставил науки. Пойдем со мной в Брухейон, и я покажу тебе известнейшее училище, в Серапейоне – образцы архитектуры, в библиотеке – творения бессмертных писателей. В театре ты услышишь героические поэмы Греции и Индии, на набережной увидишь процветающую торговлю. Спустимся на улицы, о сын Аррия, и там, когда удалятся философы, а вместе с ними и учителя всевозможных искусств, когда все почитающие богов вознесут им молитвы в своих домах, когда от дневной жизни не останется ничего, кроме ее удовольствия, тогда ты услышишь истории, занимавшие людей с самого сотворения миpa, и песни, которые никогда не умрут.

Слушая ее, Бен-Гур мысленно перенесся в ту ночь, когда в летнем домике в Иерусалиме его мать почти с той же поэзией патриотизма воспевала утраченную славу Израиля.

– Теперь мне ясно, почему ты хочешь, чтобы тебя называли Египтом. Споешь ли ты мне песню, если я назову тебя этим именем? Я слышал, как ты пела прошлой ночью.

– То был гимн Нилу, – ответила она. – Это жалоба, которая всегда вырывается у меня, когда мне хочется представить себе, что я обоняю дыхание пустыни, слышу говор волн милой старой реки. Лучше я тебе спою песню – произведение индусского ума. Когда мы будем в Александрии, я свожу тебя на ту улицу, где ты можешь услышать эту песню от самой дочери Ганга, от которой и я научилась ей. Капила, ты должен знать, был одним из наиболее почитаемых индусских мудрецов.

После этого она начала петь "Капилу".

Прежде чем Бен-Гур успел выразить свою благодарность за песню, под килем лодки послышался хруст, и в следующий момент лодка носом врезалась в мель.

– Скоро же пришел конец нашему плаванию! – воскликнул Иуда.

– А стоянка еще короче! – ответила девушка, в то время как негр с силой столкнул лодку с мели.

– Теперь ты дашь мне руль.

– О нет! – сказала она, смеясь. – Тебе колесницу, а мне челн. Мы еще только на краю озера, а это был мне урок, что я не должна больше петь. Побывав в Египте, побываем теперь в роще Дафны.

– И без песни в дороге? – проговорил он с мольбой в голосе.

– Расскажи мне лучше что-нибудь о римлянине, от которого ты нас избавил, – попросила она.

Просьба неприятно поразила Бен-Гура.

– Я бы желал, чтобы это был Нил, – сказал он уклончиво, – цари и царицы, проспав так долго, могли бы сойти к нам из своих гробниц и покататься вместе с нами.

– Они были колоссы и затопили бы нашу лодку. Я бы предпочла пигмеев. Но расскажи же мне о римлянине. Он очень дурной человек, не правда ли?

– Не могу сказать.

– Благородной ли он фамилии? Богат ли он?

– О его богатстве я не могу ничего сказать.

– Как прекрасны его кони, и золотая колесница, и колеса из слоновой кости! А как он смел! Все зрители хохотали, когда он уезжал прочь, все те, кто едва не попал под его колеса.

При этом воспоминании она рассмеялась.

– То была чернь, – с горечью сказал Бен-Гур.

– Он, должно быть, одно из тех чудовищ, которых, говорят, плодит Рим, – Апполон, хищный, как Цербер. Он живет в Антиохии?

– Он откуда-нибудь с Востока.

– Ему больше пошел бы Египет, нежели Сирия.

– Вряд ли, – ответил Бен-Гур. – Клеопатра умерла.

В эту минуту показались огни, зажженные у входа в палатку.

– Вот мы и вернулись! – воскликнула она.

– А, стало быть, мы не были в Египте. Я что-то не видел ни Карнака, ни Филии, ни Абидоса. Это не Нил. Я слышал только песнь Индии и видел во сне, что еду в лодке.

– Филия, Карнак! Пожалей лучше о том, что ты не видел Рамзеса в Абу-Симбеле, при виде которого так легко думается о Боге, Творце неба и земли. Да и о чем тебе горевать? Проедемся по реке, и если я не могу петь, – она засмеялась, – так как я сказала, что не хочу, то я расскажу тебе египетскую историю.

– Давай, хоть до утра... до вечера... хоть целые сутки будем кататься, – с жаром произнес он.

– О ком же рассказать тебе? О математиках?