Дзюнъитиро Танидзаки - ЛЮБОВЬ ГЛУПЦА

От ее тела исходил какой-то сладкий аромат. Потом я слыхал, как сплетничали о ней студенты из клуба гитаристов: «От нее пахнет потом». Впрочем, говорят, что от европейцев сильно пахнет потом и, чтобы заглушить этот запах, они употребляют духи. Но мне этот едва уловимый запах, смешанный с духами, сладкий и пьянящий, не только не был противен, а наоборот — в нем таилось непонятное очарование; вдыхая его, я грезил о невиданных заморских странах и фантастических садах.

«Это белое тело источает аромат…» — очарованный, мысленно твердил я и жадно вдыхал этот запах.

Почему я, такой неуклюжий, такой чуждый всей этой оживленной атмосфере танцев, прилежно занимался месяц и два, хотя и убеждал себя, будто делаю это ради Наоми? Сознаюсь честно: причиной была госпожа Шлемская. Мне доставляло удовольствие держать ее руку и каждый понедельник и пятницу, целый час, быть рядом с нею, прикасаться к ее руке. В ее присутствии я забывал о существовании Наоми. В эти часы меня как бы опьяняло крепкое, душистое вино.

— Дзёдзи-сан занимается усердно сверх ожидания! А я думала, вам скоро надоест!

— Разве?

— Вы же говорили, что не сможете научиться танцевать…

Всякий раз, когда об этом заходил разговор, я чувствовал себя виноватым перед Наоми.

— Я думал, что не сумею… А когда попробовал, мне понравилось. К тому же доктор постоянно твердит, что это прекрасная замена гимнастики.

— Ну вот видите! Всегда лучше попробовать на деле, чем рассуждать… — И не подозревая о моей тайне, Наоми громко смеялась.

Итак, после довольно долгого обучения, мы впервые отважились в ту зиму пойти на танцы в кафе «Эльдорадо» на Гиндзе. В те времена в Токио было еще не так много дансингов. За исключением двух лучших отелей, это кафе было единственным, где устраивали танцевальные вечера. Дансинги в отелях посещали преимущественно иностранцы. Там царил строгий этикет и нужно было быть одетым по-европейски, так что для начала мы решили отправиться в кафе «Эльдорадо». Все эти сведения где-то раздобыла Наоми, и именно она предложила начать с «Эльдорадо». Что до меня, то я вообще пока еще не решался танцевать в публичном месте.

— Глупости, Дзёдзи-сан! — сердито сказала Наоми. — Вы никогда не научитесь, если будете танцевать только на уроках. Надо смело танцевать при всех!

— Да, конечно, но вот этой-то смелости мне как раз и не хватает…

— Как хотите. Я пойду без вас… Меня приглашали и Хама-сан, и Матян.

— Матян? Из клуба гитаристов?

— Да, он никогда не учился, а не боится танцевать, всюду бывает и никого не стесняется. В последнее время уже прекрасно танцует. Нельзя стесняться, а то ничего не выйдет… Ну, пойдемте? Я буду танцевать с вами, Дзёдзи-сан… Пожалуйста, пойдемте… Ну, будьте хорошим мальчиком, Дзёдзи-сан, миленький!

Я уступил ей, и начались длинные совещания о том, что надеть.

— Дзёдзи-сан, какое лучше? — взволнованно спрашивала Наоми задолго до того, как мы должны были отправиться. Она притащила все свои наряды и по очереди надевала одно кимоно за другим.

Мне это в конце концов надоело, и, чтобы отделаться, я ответил невпопад:

— Лучше всего вот это…

— Это? А подойдет ли? — спрашивала она, вертясь перед зеркалом. — Нет, оно мне не нравится! — Сбросив его, она отшвырнула его ногой, словно какой-то мусор, и сразу надела другое. Она пересмотрела все свои кимоно и все отвергала. — Дзёдзи-сан, закажите мне новое кимоно! Для танцев ни одно не подходит. Для танцев нужно гораздо более нарядное! А в этих у меня никакого вида не будет. Ну, пожалуйста! Закажите, ведь мне необходим выходной туалет!

В то время моего жалованья уже никак не хватало на все причуды Наоми. Вообще-то я очень аккуратен с деньгами, когда я был холостяком, мои расходы на жизнь были точно распределены, а остаток, пусть незначительный, я всегда откладывал, поэтому, когда у меня появилась Наоми и собственный дом, я мог позволить себе кое-что лишнее. Я был влюблен, но это не мешало мне по-прежнему усердно работать в компании, быть образцовым, трудолюбивым, прилежным служащим. Доверие начальства ко мне росло, постепенно росло и жалованье. Вместе с наградными, которые я получал каждые полгода, я имел в среднем четыреста иен в месяц. Этих денег более чем достаточно, чтобы жить не нуждаясь, но нам никак не хватало. Кажется, я пускаюсь в излишние подробности, но все же упомяну, что на жизнь у нас ежемесячно уходило больше двухсот пятидесяти, а иногда и все триста иен. Из них за наем дома мы платили тридцать пять иен (за четыре года плата повысилась на пятнадцать иен), затем, за вычетом платы за газ, электричество, отопление, стирку европейской одежды, от двухсот до двухсот сорока иен в основном уходило на еду. Да оно и не могло быть иначе — Наоми, раньше довольствовавшаяся одним бифштексом в ресторане, начала привыкать к излишествам. Каждый день она хотела то одного, то другого. Кроме того, она терпеть не могла сама готовить, возиться на кухне и обычно заказывала еду в ближайшем ресторане.

— Ах, как хочется чего-нибудь вкусненького! — таков был обычный припев Наоми, когда она скучала. Раньше она любила исключительно европейские блюда, теперь же вкусы у нее изменились, и она часто привередничала:

«Хочу суп из такого-то ресторана…» Или: «Надо попробовать заказать сасими там-то и там-то…»

Я обедал на службе, Наоми была одна, но с каждым днем становилась все расточительней. Вечером, вернувшись домой, я часто видел на кухне пустые деревянные ящички из-под еды, присланные из ресторана, или же европейскую посуду.

— Наоми-тян, ты опять что-то заказала из ресторана? Ведь это очень дорого стоит. И потом ведь ты одна, ты женщина, такая роскошь, пожалуй, немного чересчур, сама посуди!..

Сколько я ей ни говорил, она отвечала:

— Я беру оттого, что остаюсь одна. Неохота самой для себя готовить! — и недовольно отворачивалась.

В конце месяца счета из японского и европейского ресторанов, мясной, рыбной, кондитерской, овощной и фруктовой лавок достигали огромных размеров, так что оставалось лишь удивляться, как можно было съесть такое количество еды.

Крупные суммы уходили еще и на стирку в европейской прачечной. Наоми не желала стирать себе даже носки и все грязное отдавала в стирку. А когда я пытался сделать ей замечание, она обрывала меня на полуслове:

— Яне служанка — Или же: — Если я буду стирать, у меня загрубеют пальцы и я не смогу играть на рояле. А вы мне что говорили? Что я — ваше сокровище… Как же вы отнесетесь к тому, что у меня огрубеют пальцы?

Вначале Наоми занималась уборкой дома и охотно работала в саду, но это продолжалось недолго — год, полтора от силы. Ладно, стирать она не хотела, но хуже всего было то, что в доме воцарились беспорядок и грязь. Одежда оставалась лежать там, где ее бросили, со стола никогда не убиралось. Везде валялись пустые блюда, чашки, блюдца, кружки для питья, грязное белье и нижние юбки. Стулья и столы, не говоря уж о полах, покрывал толстый слой пыли. Занавеси из индийского шелка стали неузнаваемы, они висели так долго, что пропитались сажей. Сказочный домик, бывший когда-то светлой «клеткой для птички», совершенно изменил прежний облик, в комнатах стоял резкий, неприятный запах. Даже я вышел, наконец, из терпения.