Дзюнъитиро Танидзаки - ЛЮБОВЬ ГЛУПЦА

— Нет, это ей не тяжело. Но я принципиально не люблю просить.

— Отчего же у вас вдруг изменились принципы?

— Оттого что, когда ты заплакала, мне стало тебя жаль.

— В самом деле? — грудь ее всколыхнулась, и на губах появилась застенчивая улыбка. — Разве я плакала?

— Еще как! Глаза были полны слез. Ты до сих пор остаешься капризным ребенком. Большая бэби-тян!..

— Мой папа-тян! Любимый папа-тян!

Наоми обвила мою шею руками и быстро покрыла мой лоб, нос, веки, короче говоря, сплошь все лицо отпечатками своих накрашенных губ, словно почтовый работник, когда он поспешно штемпелюет подряд почтовые отправления. Это было так приятно, как будто на меня падали бесчисленные лепестки камелии, тяжелые и в то же время нежные и влажные от росы, — мне казалось, я утонул в этих благоуханных лепестках.

— Что с тобой, Наоми-тян, ты совсем как безумная!

— Да, безумная… Сегодня вечером я, как безумная, люблю Дзёдзи-сана!.. Или, может быть, это вам неприятно?

— Неприятно? О нет, я счастлив! До безумия счастлив! Для тебя я готов на любые жертвы!.. О, что это с тобой? Опять слезы?

— Спасибо, папа-сан! Как я вам благодарна! Поэтому невольно заплакала. Понимаете? А что, нельзя?… Тогда сами вытрите мне глаза…

Наоми достала из-за пазухи бумажный носовой платочек и, не утирая глаз, сунула его мне. Ее полные слез глаза были прямо устремлены на меня. «О, эти влажные, прекрасные глаза! Эти слезы нужно было бы собрать и хранить, превратив в драгоценные кристаллы…» — думал я, сперва утерев платком ей щеки, а потом и вокруг глаз осторожно, чтобы не стряхнуть эти висевшие на ресницах слезы. Мои прикосновения передавались ресницам, и слезы дрожали, принимая форму то выпуклой, то вогнутой линзы, и, наконец, скатились опять, оставив блестящий след на только что вытертых щеках. Я снова вытер ей щеки, погладил все еще влажные веки, а затем, зажав ей платочком носик, сказал:

— А теперь высморкайся!

На следующий день Наоми получила от меня двести иен и отправилась за покупками к Мицукоси, а я в обеденный перерыв написал в конторе письмо матери, в котором впервые просил денег:

«Сейчас ужасная дороговизна, за два-три года все невероятно вздорожало. Расходы растут с каждым месяцем, хотя я не позволяю себе никаких излишеств. Жизнь в столице делается невыносимо трудной…»

— писал я. Мне было почти страшно при мысли о том, до чего ж я обнаглел, что так лгу своей матери. Но получив через несколько дней ответ, я понял, что мать не только доверяет мне, но и к Наоми питает теплые чувства как к жене своего сына. В письмо был вложен перевод — мать посылала мне на сто иен больше, чем я просил. Приписка гласила:

«На кимоно для Наоми».

Танцы в кафе «Эльдорадо» бывали по субботам. Они начинались в половине восьмого. Когда я вернулся в пять часов из конторы, Наоми уже приняла ванну и старательно подкрашивала лицо.

— А Дзёдзи-сан? Смотрите, уже готово! — сказала она, увидев меня в зеркале, и, повернувшись, указала на диван, где лежали срочно заказанные ею у Мицукоси кимоно и оби. Кимоно было из черного крепа с разбросанными по фону золотистыми и зелеными цветами. Оби был расшит серебристыми нитями, изображающими волны, на которых кое-где плыли, как на старинных гравюрах, разукрашенные челны.

— Ну что, хорош мой выбор? — спросила Наоми. Обеими руками она густо втирала жидкие белила в еще не успевшую остыть после горячей ванны кожу на плечах, на затылке, на шее.

Но, по правде сказать, к ее фигуре с полными плечами, широкими бедрами и выпуклой грудью не шел этот легкий, струящийся, как вода, шелк. Одетая в муслин или дешевый шелк, Наоми напоминала метиску своей экзотической красотой, но, удивительное дело, чем строже, изысканнее бывала она одета, тем грубее выглядела, напоминая женщин из кабачков Йокохамы, и, странно, в строгих платьях казалась вульгарной. Мне не хотелось отравлять радость Наоми, но я не мог появиться с вызывающе одетой женщиной в трамвае или в танцевальном зале.

Окончив свой туалет, Наоми сказала:

— Дзёдзи-сан, а вы наденете темно-синий костюм.

Она вынула из шкафа мой костюм, вычистила и выгладила его, чего обычно не делала.

— Лучше я надену коричневый…

— Глупости! — сердито, по своему обыкновению, прикрикнула на меня Наоми. — На вечер обязательно надевают синий костюм или фрак… Воротничок должен быть не мягкий, а твердый. Таков этикет, запомните это!

— Неужели?

— Да, как же вы хотите быть джентльменом, а не знаете этикета! Правда, этот синий пиджак грязен, но для европейского костюма это не имеет значения, надо только, чтобы он был хорошо выглажен. Лишь бы не морщил… Я привела его в порядок, так что надевайте. Вам нужно как можно скорей приобрести смокинг, а то я не буду танцевать с вами…

Затем она прочитала мне целую лекцию — галстук должен быть синим или черным и завязан бабочкой, обувь — лакированная, а если ее нет, можно надеть простые черные полуботинки, но только не коричневые, носки непременно шелковые или в крайнем случае — гладкие черные… И где она только все это узнала? Она пеклась не только о своем туалете, но и о каждой детали моего костюма, так что прошло много времени, пока мы, наконец, вышли из дома.

Было больше половины восьмого, когда мы добрались до кафе. Танцы уже начались. Поднимаясь по лестнице, мы услышали грохот джаз-банда.

При входе в зал, откуда убрали стулья, висело объявление: «Special Dance, Admission: Ladies Free, Gentlemen 3.00 yen». Плату за билеты получал сидевший у входа бой. Разумеется, поскольку это было кафе, то, несмотря на громкое название «дансхолл», помещение отнюдь не выглядело роскошным. Я заметил, что танцующих пар было не больше десяти, но уже стоял сильный шум. В одном конце помещения были расставлены столы и стулья, наверное, для того, чтобы купившие билет могли отдохнуть и посмотреть на танцующих. Группами стояли незнакомые мне мужчины и женщины, оживленно болтавшие между собой. Когда Наоми вошла, они начали перешептываться, не то злобно, не то презрительно, бросая испытующие взгляды на ее вызывающе яркую фигуру.

«Гляди, гляди, вот она…»

«А что это за мужчина?…» — казалось мне, переговариваются они.

Я стоял, съежившись, позади Наоми, ощущая их взгляды не только на ней, но и на себе. В ушах гремел шум оркестра, перед глазами мелькали танцующие пары… Все они выглядели намного элегантнее, чем я. Я думал о том, что я мал ростом, что лицо у меня смуглое, как у простого мужика, и зубы скверны, Я чувствовал, что щеки у меня горят, меня бьет дрожь, и невольно думал, что лучше было бы вовсе не приходить сюда.

— Я не хочу стоять здесь… Давайте сядем куда-нибудь за столик… — тихонько шепнула мне на ухо Наоми; очевидно, даже она смутилась.