Чарльз Диккенс - Домби и сын

При холодной и высокопарной надменности, м-ръ Домби велъ себя, какъ необузданный тиранъ въ отношеніи къ своей первой женѣ. Онъ былъ для нея "господиномъ Домби" въ ту минуту, когда она увидѣла его въ первый разъ, и остался для нея "господиномъ Домби", когда она умерла. Въ продолженіе всей супружеско. й жизни онъ ни разу не переставалъ обнаруживать передъ ней свое недосягаемое величіе, и она, съ своей стороны, ни разу не переставала подчиняться всѣмъ его капризамъ. Онъ всегда засѣдалъ на вершинѣ своего трона, a она скромно занимала свое мѣсто на нижнихъ ступеняхъ этого сѣдалища. Женившись теперь во второй разъ, онъ разсчиталъ, что характерь его другой жены, непреклонный для всѣхъ, согнется, однако, подъ тяжестью того ярма, подъ которымъ онъ ее закабалитъ. Онъ воображалъ, что, при высокомѣріи Эдиѳи, его собственная величавость будетъ выдаваться съ особенною рельефностью. Ему и въ голову не приходила возможность смѣлаго сопротивленія его деспотической власти. И вотъ теперь, на каждомъ шагу его ежедневной жизни, передъ нимъ холодное, гордое, непреклонное лицо его жены. Его собственная гордость, по естественному ходу вещей, пустила новые отпрыски отъ своего плодовитаго корня и сдѣлалась сосредоточеннѣе, угрюмѣе, мрачнѣе, брюзгливѣе, неуступчивѣе.

Такимъ образомъ, кто носитъ эти желѣзныя латы, носитъ вмѣстѣ съ ними неисцѣлимую язву въ своемъ сердцѣ, и нѣтъ ему средства прійти въ мирное отношеніе съ окружающимъ свѣтомъ. Онъ огражденъ противъ всякой симпатіи, противъ всякой нѣжности, всякаго сочувствія, углубляются неисцѣлимыя раны съ каждымъ днемъ, хотя ихъ наноситъ собственная рука, вооруженная гордостью.

Были такія раны въ его сердцѣ. Онъ чувствовалъ ихъ болѣзненность посреди одиночества въ своихъ великолѣпныхъ комнатахъ, въ которыхъ теперь опять по-прежнему проводилъ онъ по цѣлымъ часамъ, какъ затворникъ, отдѣленный отъ свѣта. Онъ чувствовалъ, что ему суждено быть гордымъ и могущественнымъ, и между тѣмъ не видѣлъ никакого благоговѣнія къ своей особѣ тамъ, гдѣ ему слѣдовало быть всемогущимъ. Кто устроилъ эту судьбу? Чье предопредѣленіе тяготѣетъ надъ его жизнью?

Чье? Кто пріобрѣлъ безпредѣльную любовь его жены, когда она лежала на смертномъ одрѣ? Кто отнялъ y него новую побѣду надъ сердцемъ его сына? Кто, однимъ словомъ, мотъ сдѣлать больше, чѣмъ самъ онъ со всѣми своими средствами? Онъ отнялъ отъ этой особы свою любовь, свое вниманіе, свою заботливость, и однако жъ она процвѣтала, прекрасная какъ ангелъ, между тѣмъ какъ все, что дорого была для его сердца, умирало при первомъ вступленіи въ жизнь. Кто преграждалъ ему дорогу на всѣхъ ступеняхъ его дѣятельности, какъ не эта же особа, которую онъ презиралъ въ дѣтствѣ и къ которой питалъ теперь въ своемъ сердцѣ рѣшительную ненависть?

Да и трудно теперь ему высвободиться отъ этого чувства, хотя онъ не могъ удержаться отъ пріятнаго изумленія при взглядѣ на это невинное созданіе, которое съ такою любовью обвилось вокругъ его шеи послѣ его возвращенія съ молодою женою. Онъ зналъ теперь, что она прекрасна, онъ не могъ не согласиться, что она привлекательна, и яркій расцвѣтъ ея женственныхъ прелестей пробуждалъ во всѣхъ невольное изумленіе. Но и это обстоятельство въ глазахъ его обращалось къ ея же вреду. Несчастный, онъ понималъ свое отчужденіе отъ всякаго человѣческаго сердца, и между тѣмъ осмѣливался питать неопредѣленную жажду любви, которую онъ отвергалъ всю свою жизнь. Въ его душѣ обрисовывалась изуродованная картина его правъ, и въ то же время сознаніе собственной неправды отнимало y него всякую возможность примиренія съ самимъ собою. Чѣмъ достойнѣе она казалась въ его глазахъ, тѣмъ большее требованіе онъ готовъ былъ противопоставить ея покорности и подчиненію. Когда же, въ самомъ дѣлѣ, она обнаруживала передъ нимъ свою покорность? Развѣ она составляла красу его жизни или Эдиѳи? Развѣ ея прелести обнаруживались первоначально для него или для Эдиѳи? Да, онъ и она никогда не были другъ къ другу въ такихъ отношеніяхъ, какъ отецъ и дочь, они всегда были отчуждены, и теперь развѣ она не преграждала дорогу къ его счастью? Ея красота смягчила натуру, которая упорно противится его вліянію: неестественное и вмѣстѣ ненавистное торжество.

Могъ на это м-ръ Домби посмотрѣть съ другой точки зрѣнія, и, въ такомъ случаѣ, торжество его дрчери послужило бы для него поводомъ перемѣнить къ ней свои отношенія, но онъ подавилъ въ себѣ всякое человѣческое чувство, и только одна гордость управляла движеніями его души. Онъ ненавидѣлъ свою дочь!

Теперь этому мрачному демону, терзавшему его душу, Эдиѳь противопоставила во всей полнотѣ свою собственную гордость. Какъ мужъ и жена, они счастливыми никогда не могли быть; но ничто не способно было сдѣлать ихъ столь несчастными, какъ упорная борьба этихъ сходныхъ и вмѣстѣ чудовищно-противоположныхъ началъ. Онъ хотѣлъ противопоставить ей свое величавое властительство и вынудить отъ нея признаніе своихъ правъ; она, съ своей стороны, готова была выдержать смертельную пытку, и лицо ея даже предъ послѣднимъ издыханіемъ было бы проникнуто неукротимымъ презрѣніемъ къ этому властелину. Объявлять свои права на Эдиѳь ему, м-ру Домби! Какъ мало подозрѣвалъ онъ, какая буря разыгралась въ ея душѣ передъ тѣмъ, когда брачный вѣнецъ возложенъ былъ на ея голову.

М-ръ Домби рѣшился, наконецъ, показать, что онъ былъ властелинъ, и что кромѣ него не должно быть другой воли. Гордый самъ, онъ желалъ видѣть и въ ней такое же свойство, но не къ нему должна была относиться ея гордость. Сидя одинъ въ своемъ кабинетѣ, онъ свирѣпѣлъ отъ представленія, что его жена разъѣзжаетъ по всему городу, не обращая никакого вниманія на его неблагосклонность и неудовольствіе, какъ-будто онъ былъ только ея конюхомъ. Ея холодное, высокомѣрное равнодушіе вонзалось острымъ кинжаломъ въ его честолюбивое сердце, и онъ рѣшился пробудить въ ней сознаніе ея долга.

Думая нѣсколько сутокъ сряду объ этомъ важномъ предметѣ, онъ въ одну ночь рѣшился отправиться въ ея отдѣлеыіе, какъ скоро ему было доложено о ея позднемъ возвращеніи домой. Эдиѳь сидѣла одна въ своемъ великолѣпномъ платьѣ и не ожидала никакого визита. Ея лицо выражало глубокую задумчизость, когда онъ вошелъ въ ея комнату; но физіономія красавицы тотчасъ же измѣнилась, и м-ръ Домби увидѣлъ въ противоположномъ зеркалѣ отраженіе ея нахмуренныхъ бровей.

— М-съ Домби, — сказалъ онъ при входѣ, — миѣ надобно сказать вамъ нѣсколько словъ.

— Завтра, — отвѣчала Эдиѳь.

— Всего лучше теперь, м-съ Домби. Вы ошибаетесь въ своемъ положеніи. Я привыкъ самъ назначать время и не требую такого назначенія отъ другихъ. Кажется, вы совсѣмъ не понимаете, кто я и что я для васъ, м-съ Домби.