Чарльз Диккенс - Домби и сын

— Наше ненаглядное сокровище! — сказалъ капитанъ, всматриваясь пристально въ ея лицо. — Расцвѣла, выросла, созрѣла, и ужъ теперь не дѣвочка!

И Куттль смотрѣлъ на взрослую дѣвицу съ такимъ почтительнымъ благоговѣніемъ, что не согласился бы ни за какія блага въ свѣтѣ взять ее на руки, несмотря на то, что она была въ обморокѣ.

— Ненаглядное сокровище! ангелъ! восторгъ моего сердца! — восклицалъ капитанъ, удалившись оть нея на почтительное разстояніе. Его физіономія выражала ужасное безпокойство. — Если вы можете внимать капитану Куттлю, отвѣчайте хоть мизинцемъ вашимъ на его салютъ!

Флоренса не шевелилась.

— Восторгъ моего сердца! ради Вальтера, потонувшаго въ глубокомъ морѣ, откликнитесь на привѣтъ его друга!

Находя ее нечувствительною къ этимъ умилостивительнымъ заклинаніямъ, капитанъ схватилъ со стола графинъ съ холодной водою и осторожно окропилъ ея лицо. Потомъ, уступая экстренности случая, капитанъ распорядился съ необыкновенной любезностью своею огромною рукою: снялъ съ нея шляпу, обмочилъ ея губы, лобъ, волосы, затылокъ, прикрылъ ея ноги своимъ собственнымъ камзоломъ, погладилъ ея маленькую руку и, видя, наконецъ, что ея брови задрожали и губы начали шевелиться, продолжалъ съ большой смѣлостью употреблять свои медицинскіе пріемы.

— Ура! — возопилъ капитанъ. — Ура! Держись крѣпче, моя красавица, держись крѣпче! Вотъ такъ! Вамъ теперь лучше. Причаливать смѣлѣй и опустить паруса! Проглотите нѣсколько капель. Такъ, такъ, что новаго, моя красавица, что новаго?

Здѣсь капитанъ очень кстати припомнилъ, что часы играютъ весьма важную роль въ докторскихъ рецептахъ, и поспѣшилъ снять свои собственные часики съ каминной полки. Прицѣпивъ ихъ къ своему крюку и взявши за руку Флоренсу, онъ поперемѣнно смотрѣлъ съ напряженнымъ вниманіемъ то на ея руку, которую держалъ въ собственной лапѣ, то на часы, какъ будто ожидалъ прочитать рецептъ на циферблатѣ.

— Какъ теперь вы себя чувствуете, моя радость? — сказаль капитанъ. — Отъ нихъ можно ожидать добра, я полагаю, — говорилъ капитанъ, не переводя духу и бросая одобрительный взглядъ на свои часы. — Ой вы, часики мои, дружочки! Ставь васъ каждое утро получасомъ назадъ, a къ обѣду опять поверни стрѣлку на пятнадцать минутъ, и посмотрѣлъ бы я, какой хронометръ будетъ тягаться съ вами. Ваше здоровье, моя радость?

— Капитанъ Куттль! вы ли это? — воскликнула Флоренса, приподнимаясь немного съ импровизированной постели.

— Да, моя радость, да! это я, капитань Куттль, мореходъ; да благословенъ будетъ Богъ отцовъ нашихъ нынѣ, и присно, и во вѣки! Да, это я, высокорожденная барышня-дѣвица!

Капитанъ долго придумывалъ, какимъ бы приличнымъ именемъ величать Флоренсу, и, наконецъ, остановился на этомъ замысловатомъ титулѣ высокорожденной барышни-дѣвицы.

— Здѣсь ли дядя Вальтера?

— Здѣсь, моя радость… То есть, его уже давно — охъ, какъ давно! — не видать на этой гавани, высокорожденная дѣвица! Никто здѣсь слыхомъ не слыхалъ о дядѣ Соломонѣ съ той поры, какъ онъ отчалилъ отсюда послѣ бѣднаго Вальтера. Но хотя онъ потерянъ для зрѣнія, — продолжалъ капитанъ въ видѣ цитаты, — Англія, родной очагъ и красавицы никогда его не забудутъ!

— Развѣ вы здѣсь живете?

— Точно такъ, моя высокорожденная дѣвица.

— О капитанъ Куттль! — воскликнула Флоренса, всплеснувъ руками, — спасите меня! Укройте меня здѣсь, и пусть никто не знаеть, гдѣ я. Послѣ, когда смогу, я скажу вамъ, что случилось. Мнѣ не къ кому больше идти. О, не отсылайте меня, капитанъ Куттль!

— Отсылать васъ, высокорожденная дѣвица! — забасилъ капитанъ, — васъ, радость моего сердца! Нѣтъ, дядя Куттль, посторонись маленько! Мы поставимъ брамъ-стеньги и запремъ дверь двойнымъ ключемъ.

Съ этими словами капитанъ, расиоряжаясь одновременно и рукой, и крюкомъ, выдвинулъ изъ-за угла огромный ставень, прикрылъ имъ дверь и заперъ ее наикрѣпчайшимъ образомъ.

Воротившись послѣ этой экспедиціи къ Флоренсѣ, онъ взялъ ея руку и поцѣловалъ сь необыкновенною нѣжностью. Безпомощное положеніе дѣвушки, ея обращеніе къ нему, и довѣрчивость, выраженная съ такою дѣтскою простотою, неописуемая печаль на ея лицѣ, душевная мука, которую она, очевидно, терпѣла и терпитъ, знакомство съ ея прошлой исторіей и теперешній ея видъ, унылый, безнадежный, безотрадный, — все это такъ подѣйствовало на добраго капитана, что онъ, казалось, готовъ былъ растаять отъ состраданія и нѣжности.

— Высокорожденная барышня-дѣвица, — сказалъ капитанъ Куттль, полируя ногтемъ свою переносицу до тѣхъ поръ, пока она не засіяла на подобіе красной вычищенной мѣди, — не извольте говорить ни одного слова Эдуарду Куттлю до тѣхъ поръ, пока не станетъ гладкимъ и ровнымъ путь вашей жизни; a это придетъ не сегодня и не завтра. Что же касается до того, чтобы васъ выдать, или донести, гдѣ вы поселились, то — забвенна буди десница моя, и блажени есте, егда рекутъ всякъ золъ глаголъ, глаголъ, глаголъ, — пріищите этотъ текстъ въ вашемъ катехизисѣ и положите закладку.

Все это капитанъ выговорилъ, не переводя духу и съ большою торжественностью. Приводя текстъ, онъ снялъ съ головы свою лощеную шляпу и устремилъ набожный взоръ въ потолочное окно.

Флоренсѣ оставалось только поблагодарить своего друга и еще разъ показать ему свою довѣрчивость. Она такъ и сдѣлала. Прильнувъ къ этому грубому творенію, сдѣлавшемуся теперь единственнымъ убѣжищемъ для ея страждущаго сердца, она положила свою голову на его честное лицо, обвилась руками вокругъ его шеи и, наконецъ, въ избыткѣ благодарности, хотѣла стать передъ нимъ на колѣни, но тотъ, угадавъ это намѣреніе, поддержалъ ее съ вѣжливостью истиннаго рьщаря.

— Крѣпче, ребята, крѣпче! — забасилъ капитанъ. — , Вы слишкомъ слабы, высокорожденная барышня-дѣвица, чтобы стоять на ногахь, позвольте, я опять положу васъ здѣсь. Вотъ такъ, вотъ такъ!

Искусный живописецъ дорого бы далъ, чтобы посмотрѣть, какимъ образомъ капитанъ укладывалъ ее на диванъ и прикрывалъ своимъ камзоломъ.

— Теперь вамъ надобно позавтракать, высокорожденная барышня-дѣвица, a заодно покушаетъ и ваша собака. Потомъ вы пойдете наверхъ въ Соломонову комнату и уснете тамъ.

Говоря о Діогенѣ, капитанъ гладилъ его по спинѣ, и вѣрный песь принималъ эти ласки съ граціознымъ вниманіемъ. Во время обморока своей хозяйки, онъ, очевидно, колебался между двумя намѣреніями: помѣрять ли съ капитаномъ свои силы, или безь дальнѣйшихь околичностей предложить ему свою дружбу, и это столкновеніе противоположныхъ чувствъ выражалось разнохарактернымъ маханіемъ хвоста, явственнымъ обнаруженіемъ клыковъ и такимъ ворчаніемъ, которое, по его усмотрѣнію должно было означать гнѣвъ или милость. Но теперь всѣ его сомнѣнія исчезли. Было ясно, что онъ считаль капитана любезнѣйшимъ изъ друзей и такимъ человѣкомъ, который своимъ знакомствомъ сдѣлаетъ честь любой собакѣ, проникнутой сознаніемъ собственныхъ достоинствъ.