Чарльз Диккенс - Домби и сын

Проникнутый невольнымъ удивленіемъ къ этой необыкновенной догадливостисвоего палача, Робинъ испустилъ не то стонъ, не то крикъ и, порывшись нѣсколько времени въ карманѣ своего жилета, вынулъ оттуда кусокъ мѣлу.

— Изволь, миссисъ Браунъ, напишу. Только ужъ ты ни о чемъ больше меня не спрашивай: это было бы безполезно. Я ничего не знаю и, слѣдовательно, ничего не могу сказать. Долго ли и зачѣмъ будутъ они ѣхать порознь, что и какъ станутъ дѣлать, когда съѣдутся, — все это мнѣ столько же извѣстно, миссисъ Браунъ, какъ и тебѣ, то есть, я рѣшительно ничего тутъ не смыслю. Ты сама повѣришь, если скажу, какъ я отыскалъ это слово. Сказать, миссисъ Браунъ?

— Скажи, лебедикъ.

— Изволь, бабушка. Когда… только чуръ уже больше не спрашивать! — говорилъ Робинъ, поворачивая къ ней свои глаза, которые были теперь безсмысленны и сонливы. — Не станешь спрашивать?

— Не стану, касатикъ.

— Ну, такъ это случилось вотъ какимъ манеромъ. Оставивъ со мной эту леди, хозяинъ положилъ ей въ руку какую-то записку, сказавъ, что это на случай, если она забудетъ. Но она не боялась забыть, потому что, лишь только онъ отвернулся, она изорвала бумагу въ клочки и выбросила за окно кареты. На бумагѣ было всего только одно слово — я это хорошо видѣлъ — и я поспѣшилъ подобрать клочекъ, на которомъ оно было написано. Это слово я, пожалуй, нарисую тебѣ, миссисъ Браунъ, да только смотри, помни свою клятву.

М-съ Браунъ, замѣтила, что очень помнитъ. Не имѣя больше никакихъ возраженій, Робинъ медленно и съ большимъ трудомъ началъ рисовать на столѣ мѣломъ:

— "Д"; старуха громко произнесла эту букву, когда Точильщикъ ее начертилъ.

— Да будешь ли ты молчать, миссисъ Браунъ? — воскликнулъ Робинъ, съ нетерпѣніемъ обращаясь къ старухѣ и закрывая ладонью написанную букву. — Складывать вовсе не слѣдуетъ, иначе я перестану писать. Пожалуйста, бабушка, не шевелись.

— Ну, такъ ставь буквы подлиннѣе, касатикъ, отвѣчала старуха, повторяя свой тайный сигналъ, — мои глаза, ты знаешь, не хорошо разбираютъ и печать.

Пробормотавъ что-то про себя, Точильщикъ съ неудовольствіемъ принялся за работу. Между тѣмъ, какъ онъ нагнулъ свою голову, господинъ, для котораго онъ такъ безсознательно трудился, выдвинулся изъ-за двери не далѣе какъ на одинъ шагъ разстоянія отъ его плеча и принялся внимательно слѣдить за медленнымъ движеніемъ его руки. Въ то же самое время Алиса, наблюдая его съ прогивоположнаго стула, шевелила губами при каждой буквѣ, не произнося ее громко. При концѣ каждаго штриха, она и м-ръ Домби быстро взглядывали друтъ на друга, какъ будто для подтвержденія своихъ мыслей, и такимъ образомъ они разомъ сложили: D. I. J. О. N.

— Вотъ тебѣ! — сказалъ Точшьщикъ, поспѣшно намусливая ладонь своей руки, чтобы стереть начерченное слово. Недовольный этимъ, онъ принялся съ ожесточеніемь тереть по столу обшлагомъ своего рукава до тѣхъ поръ, пока не исчезъ самый слѣдъ мѣла. — Ну, миссисъ Браунъ, теперь, надѣюсь, ты довольна!

Въ изъявленіе своего совершеннѣйшаго удовольствія, старуха выпустила его руку и погладила его по спинѣ. Утомленный продолжительной возней и винными парами, Точильщикъ опустилъ локти на столъ, положилъ на нихъ свою голову и тутъ же заснулъ глубокимъ сномъ.

Убѣдившись, что онъ спитъ крѣпко и храпитъ гвомко, старуха оборотилась къ дверямъ, гдѣ стоялъ въ засадѣ м-ръ Домби, и пригласила его потихоньку выбираться изъ комнаты. Даже въ эту минуту она растопырилась надъ Робиномъ, готовая ослѣпить его своими руками или притиснуть къ столу его голову, если онъ подыметъ ее прежде, чѣмъ прекратится послѣдній шумъ таинственныхъ шаговъ. Но ея взглядъ, проницательно слѣдившій за спящимъ юношей, еще проницательнѣе наблюдалъ бодрствующаго мужа, и когда м-ръ Домби, прикоснувшись къ ея ладони своей рукой, произвелъ на ней, не смотря на всю свою предосторожость, звонкій золотой звукъ, глаза старухи засверкали, какъ y ворона, и съ жадностью впились въ полученный подарокъ.

Мрачный взглядъ дочери, провожавшій его къ дверямъ, хорошо замѣтилъ, какъ онъ былъ блѣденъ, и какъ его ускоренная поступь обнаруживала, что малѣйшее замедленіе было для него невыносимымъ принужденіемъ, и какъ горѣлъ онъ жаждою дѣятельности; когда, наконецъ, дверь потихоньку затворилась, она оглянулась на свою мать. Подпрыгнувъ къ ней, старуха открыла ладонь, чтобы показать золото, и потомъ, сжавъ ее опять съ ревнивою жадностью, прошептала:

— Что онъ станетъ дѣлать, Алиса?

— Зло, — отвѣчала дочь.

— Убійство? — спросила старуха.

— Онъ бѣшенъ теперь въ своей ужаленной гордости и готовъ, пожалуй, на все.

Больше онѣ ничего не сказали и усѣлись каждая на своей сторонѣ. Мать бесѣдовала со своимъ золотомъ, дочь со своими мыслями; ихъ взоры свѣтились во мракѣ слабо освѣщенной комнаты. Робинъ спалъ и храпѣлъ. Одинъ только попугай, на котораго не обращали вниманія, былъ въ постоянной дѣятельности. Онъ рвалъ и клевалъ своимъ крючковатымъ носомъ вызолоченную клѣтку, карабкался подъ куполомъ, бѣгалъ по кровлѣ, какъ муха, вверхъ ногами, и кусалъ, и шатался, и шумѣлъ при каждомъ колебаніи проволоки, какъ будто сознавалъ опасность своего хозяина и хотѣлъ, насильственно вырвавшись изъ плѣна, предварить его объ угрожающей бѣдѣ.

Одиноко и вдали отъ всѣхъ этихъ треволненій жили въ своемъ углу отверженные братъ и сестра преступнаго бѣглеца, но его вина обрушилась на нихъ гораздо болѣе тяжелымъ бременемъ, чѣмъ на человѣка, котораго онъ оскорбилъ такъ безжалостно и такъ жестоко. Неумолимый свѣтъ, при всей своей взыскательности и неотвязчивости, оказалъ м-ру Домби, по крайней мѣрѣ, ту услугу, что безпрестанно разжигалъ его господствующую страсть, кололъ и пришпоривалъ его гордость, сосредоточивая всѣ его мысли и чувства на одномъ предметѣ, который сдѣлался теперь единственною цѣлью его умственнаго и нравственнаго бытія. Вся упругость и чопорность его натуры, весь ея мракъ и суровость слились теперь, подобно многимъ мелкимъ ручьямъ, въ одну обширную и быструю рѣку, которая неудержимо покатила свои бурливыя волны въ океанъ тщеславія, гордости и надутаго самоліобія, проникнутаго преувеличеннымъ сознаніемъ своей личной важности. Сказочный богатырь, доведенный до послѣдней степени геройства и свирѣпости своими мелкими врагами, былъ бы теперь кроткимъ агнцемъ въ сравненіи съ м-ромъ Домби. Лютый и взбѣшенный звѣрь, напущенный на стаю гончихъ, — ровно ничего передъ этимъ чопорнымъ джентльменомъ въ его накрахмаленномъ галстукѣ, на которомъ нѣтъ ни малѣйшей морщинки.

Но самая взбалмошность его мысли уже замѣняла отчасти исполненіе ея на дѣлѣ. Покамѣстъ онъ не зналъ, куда укрылся его отъявленный врагъ, жажда мщенія отвлекала его умъ отъ собственнаго бѣдствія, и онъ на досугѣ потѣшался перспективой будущаго своего геройства. Но братъ и сестра его коварнаго любимца не имѣли такого утѣшенія: всѣ явлеиія въ ихь исторіи, прошедшія и настоящія, придавали его преступленію значеніе самое гибельное для нихъ.