Чарльз Диккенс - Домби и сын

Сестра съ горестью думала иногда, что если бы она осталась при немъ вѣрной спутницей его жизни, быть можетъ, онъ избѣжалъ бы преступленія, въ которое впалъ; но думая такимъ образомъ, она отнюдь не жалѣла о томъ, что сдѣлала, и ни мало не возвышала цѣны своего самопожертвованія. Напротивъ, когда эта возможность представлялась ея заблудшему и раскаявшемуся брату, она падала на его сердце такимъ ужаснымъ бременемъ, которое онъ мотъ едва только выносить, и при этомь ни разу не входила въ его голову мысль объ отмщеніи своему жестокому брату. Новое обвиненіе самого себя и глубокое сознаніе своего нравственнаго униженія, — вотъ единственныя размышленія, возникавшія въ его головѣ по поводу печальнаго событія.

Въ тотъ самый день, вечеръ котораго склонился на послѣдней главѣ, когда свѣтскіе люди суетливо занимались рѣшеніемъ разныхъ статей относительно похищенія м-съ Домби, окно комнаты, гдѣ братъ и сестра сидѣли за раннимъ завтракомъ, затемнилось неожиданною тѣнью человѣка, подошедшаго къ маленькой калиткѣ. Этотъ человѣкъ, съ вашего позволенія, былъ Перчъ, разсыльный.

— A я къ вамъ съ Чистыхъ Прудовъ, — заголосилъ м-ръ Перчъ, довѣрчиво заглядывая въ комнату и вытирая о половикъ сапоги, на которыхъ, впрочемъ, не было грязи. — Раненько, изволите видѣть, да мнѣ, м-ръ Каркеръ, приказано вручить вамъ письмецо прежде, чѣмъ вы выйдете сегодня со двора. Признаться, мнѣ слѣдовало бы придти сюда получасомъ раньше, да вотъ жена-то моя, — что станешь дѣлать? — чуть-чуть не потерялъ нынѣшнюю ночь.

— М-съ Перчъ очень больна? — спросила Герріэтъ.

— Она, вотъ видите ли, миссъ, — сказалъ Перчъ, оборотившись нарередъ къ двери, чтобы тщательно ее запереть, — слишкомъ принимаетъ къ сердцу всѣ эти обстоятельства, которыя повстрѣчались съ нашимъ торговымъ домомъ. Нервы y нея очень нѣжны и удивительно какъ скоро разструниваются. A и то сказать, тутъ есть отчего перевернуться и желѣзнымъ нервамъ. Вы сами, разумѣетхя, очень разстроены, миссъ.

Герріэтъ подавила вздохъ и взглянула на своего брата.

— Я и самъ развинтился въ эти дни такъ, что и вообразить не могу, — продолжалъ Перчъ, энергически тряхнувъ головой. — Все это ошеломило меня такъ, какъ будто я пьянствовалъ цѣлую недѣлю, и право, сударыня, я каждое утро чувствую, что голова моя все равно, что пустой барабанъ.

Наружность м-ра Перча дѣйствительно подтверждала несомнѣнную наличность этихъ симптомовъ. Лихорадочный видъ и очевидное разслабленіе всего его организма могли быть объяснены не иначе, какъ многочастыми и многообразными возліяніями шнапсовъ, которыми каждый день угощали его на трактирныхъ прилавкахъ, гдѣ онъ имѣлъ обыкновеніе повѣствовать съ одушевленнымъ краснорѣчіемъ о послѣднихъ приключеніяхъ въ торговомъ домѣ.

— Стало быть, я могу судить, — сказалъ м-ръ Перчъ, тряхнувъ опять головою и придавая серебристый оттѣнокь своей рѣчи, — что и какъ должны чувствовать особы, которыя сами нѣкоторымъ образомъ соприкосновенны къ этимъ печальнымъ дѣламъ.

Здѣсь м-ръ Перчъ поджидалъ обнаруженій дружеской откровенности, но, не дождавшись откровенности, кашлянулъ изъ-подъ руки. Такъ какъ это ни къ чему не повело, то онъ поставилъ шляпу на полъ и полѣзъ въ карманъ своего жилета за письмомъ.

— Отвѣта, кажись, не велѣно дожидаться, — сказалъ м-ръ Перчъ съ ласковой улыбкой, — но вы, можетъ быть, потрудитесь, сэръ, пробѣжать его при мнѣ.

Джонъ Каркеръ разломалъ печать м-ра Домби и, овладѣвъ содержаніемъ, котороѳ было очень коротко, отвѣчалъ:

— Нѣтъ. Отвѣтъ не нуженъ.

— Въ такомъ случаѣ, сударыня, позвольте пожелать вамъ добраго утра, — сказалъ Перчъ, дѣлая шагъ къ дверямъ. — Я надѣюсь и даже увѣренъ, вы не будете слишкомъ огорчаться послѣднимъ печальнымъ обстоятельствомъ. Въ газетахъ разсказываютъ такія вещи, о какихъ вы и не думаете, — сказалъ Перчъ, дѣлая отъ дверей два шага назадъ и обращаясь съ таинственнымъ шепотомъ къ брату и сестрѣ. — Одинъ воскресный газетчикъ…

Должно замѣтить, что м-ръ Перчъ, по невѣжеству, свойственному англійскимъ лакеямъ, всѣхъ журналистовъ называлъ газетчиками, не умѣя различить писателя отъ разносчика афишъ.

— Одинъ воскресный газетчикъ, — говорилъ Перчъ, — въ синей шинели и бѣлой шляпѣ, не разъ собирался меня подкупить и задобрить разными предложеніями, да только я всегда отдѣлывалъ его, какъ слѣдуетъ честному человѣку. Вчера вечеромъ онъ часа четыре шлялся около нашей конторы, и я самъ вадѣлъ, какъ онъ приставлялъ свой глазъ къ замочной щели. Другой газетчикъ каждый день вертится въ знакомомъ мнѣ трактирѣ. Разъ какъ-то на прошлой недѣлѣ сорвалось y меня съ языка два-три слова, и что же бы вы думали? Онъ на другой же день оттиснулъ ихъ въ своей газетѣ, да и какъ оттиснулъ, если бы вы знали! Уму непостижимо!

М-ръ Перчъ полѣзъ въ свой карманъ, какъ будто съ намѣреніемъ вытащить клочекъ газеты, но, не гюлучивъ никакого поощренія, вынулъ оттуда свои бобровыя перчатки, поднялъ шляпу и простился. Часа черезъ два всѣ его пріятели въ знакомой харчевнѣ уже знали, какимъ манеромъ миссъ Каркеръ, заливаясь горючими слезами, схватила Перча за обѣ руки и сказала: "Охъ, Перчъ! милый, дорогой Перчъ, видѣть васъ моя единственная отрада" — и какимъ способомъ м-ръ Джонъ Каркеръ, взъерошивая свои волосы, воскликнулъ строжайшимъ голосомъ: "Перчъ, я отказываюсь отъ него. Никогдане называй его моимъ братомъ въ моемъ присутствіи!»

Оставшись одни, братъ и сестра сначала не говорили ии слова. Молчаніе прервала Герріэтъ.

— Что, милый Джонъ, дурныя вѣсти въ этомъ письмѣ?

— Да; но неожиданнаго нѣтъ ничего. Я вчера видѣлъ его.

— Его?

— То есть, м-ра Домби, который теперь ко мнѣ пишетъ. Онъ вчера два раза проходилъ по конторѣ, когда я тамъ былъ. Мнѣ нельзя было отъ него долѣе укрываться, и я знаю, что мое присутствіе должно казаться для него обиднымъ. Я это чувствую, какъ нельзя лучше.

— Онъ ничего. не сказалъ?

— Ничего; но я видѣлъ, что его взоръ остановился на мнѣ, и это заранѣе приготовило меня къ тому, что должно было случиться. Мнѣ отказано отъ мѣста!

Сестра старалась по возможности казаться спокойною, но полученныя новости были слишкомъ печальны по многимъ причинамъ. Джонъ Каркеръ читалъ:

"Мнѣ, конечно, нѣтъ надобности объяснять, почему ваше имя съ нѣкотораго времени звучитъ въ моихъ ушахъ неестественнымъ звукомъ и почему невыносимъ для меня одинъ взглядъ на человѣка, который носитъ вашу фамилію. Съ этого дня прекращается всякое обязательство между нами, и я требую, чтобы впредь вы ни по какому поводу не старались придти или поставить себя въ соприкосновеніе съ моей фирмой".

— Вотъ и все, милая Герріэтъ, — продолжалъ Джонъ Каркеръ. — При письмѣ вложенъ банковый билетъ, равносильный моему третному жалованью. Право, сестрица, м-ръ Домби поступаетъ со мной еще слишкомъ милостиво, если взять въ разсчетъ все, что случилось.