Чарльз Диккенс - Домби и сын

Для майора Багстока банкротство было совершеннѣйшимъ бѣдствіемъ. Само собою разумѣется, майоръ Багстокъ не имѣлъ особенной наклонности къ соболѣзнованіямъ о судьбахъ своихъ ближнихъ, — его вниманіе было исключительно сосредоточено на старикашкѣ Джоѣ, — и нельзя сказать, чтобы онъ отличался особенной чувствительностью или воспріимчивыми впечатлѣніями, за исключеніемъ развѣ его безконечныхъ припадковъ астмы и другихъ энергичныхъ проявленій совершенно физическаго свойства. Но онъ всегда тщеславился въ клубѣ пріятелемъ своимъ Домби и всегда надсаживался въ увѣреніяхъ и доказательствахъ. Клубъ, въ свою очередь, не отличавшійся филантропическими видами, былъ теперь очень радъ позабавиться надъ майоромъ, и почтенные члены спрашивали его, съ видомъ искренняго участія, могъ ли онъ ожидать этого страшнаго удара, и какъ, вообще, пріятель его Домби переноситъ свою горькую судьбину. Майоръ пыхтѣлъ, синѣлъ, краснѣлъ, багровѣлъ и на всѣ эти вопросы отвѣчалъ такимъ образомъ:

— Свѣтъ, судырь мой, лукавъ, хитеръ, пронырливъ и надуетъ, кого угодно. Старикашка Джозъ довольно на своемъ вѣку слонялся по землѣ, и въ головѣ его имѣются кое-какіе запасцы; но на этотъ разъ, судырь мой, онъ поглупѣлъ, рѣшительно и просто поглупѣлъ, какъ ребенокъ. Если бы, примѣромъ будучи, передъ тѣмъ, какъ Джой умчался съ этимъ Домби за границу, чтобы рыскать съ нимъ по всей Франціи, гоняясь за этимъ трусомъ, если бы, говорю, вы предсказали ему, что Домби на дорогѣ къ банкротству, я бы, судырь мой, вамъ не повѣрилъ. Что тутъ дѣлать? Провели старикашку Джоза, надули, судырь мой, проюртили; но зато теперь онъ опять смотритъ во всѣ глаза и держитъ ухо востро. Пусть, примѣромъ будучи, выскочитъ изъ могилы старикашкинъ батька и скажетъ: "Здравствуй, сынокъ! нѣтъ ли y тебя, любезный, пяти фунтовъ? Дай взаймы, на недѣльку, возвращу съ процентами!" — Не дастъ старикашка Джой, не дастъ, хоть тресни и разсыпься. Нѣтъ, судырь мой, стараго воробья не обманываютъ на мякинѣ въ другой разъ! Онъ подозрителецъ, истертъ, истасканъ и жестокъ, какъ кремень. Знаетъ онъ виды, судырь мой! Старикашка Джой имѣлъ счастье въ старые годы пользоваться личнымъ знакомствомъ ихъ королевскихъ высочествъ, герцоговъ кентскаго и іоркскаго. Если бы было сообразно съ достоинствомъ стараго майора залѣзть въ бочку и жить въ ней, я бы, сударь мой, всю жизнь катался въ бочкѣ, чтобы показать свое презрѣніе къ людямъ.

Всѣ эти и другія подобныя варіаціи иа тотъ же ладъ сопровождались сильнымъ раскачиваніемъ головы, хрустѣньемъ суставовъ и такими апоплексическими признаками, что младшіе члены клуба серьезно начали подозрѣвать, что майоръ Багстокъ плложилъ свои деньги въ контору пріятеля своего Домби и потерялъ ихъ, хотя старые и болѣе опытные мужи, знакомые съ характеромъ Джоя, не хотѣли и слышать о такой догадкѣ. Несчастный туземець, не выражавшій никакихъ личныхъ мнѣній, терпѣлъ страшныя пытки не только въ своихъ нравственныхъ чувствахъ, которыя регулярно разстрѣливались майоромъ каждый день, но и въ своей чувствительности къ подзатыльникамъ, зуботычинамъ, пинкамъ и встряскамъ, приводившимъ въ сотрясеніе всѣ его фибры, вены и артеріи. Цѣлыхъ шесть недѣль послѣ банкротства на несчастнаго туземца падали проливнымъ дождемъ ботфорты, банки, щетки, чубуки и другія болѣе или менѣе могучія орудія гнѣва.

Въ головѣ м-съ Чиккъ по поводу страшной катастрофы возникло три замѣчательныхъ идеи. Во-первыхъ, она не могла этого понять. Во-вторыхъ, ея братъ не сдѣлалъ усилія. Въ третьихъ, если бы ее пригласили на обѣдъ въ день перваго семейнаго празднества, этого бы не случилось. "Впрочемъ, — прибавляла м-съ Чиккъ, — этого надобно было ожидать".

Но, само собою разумѣется, людской говоръ не останавливалъ хода событій, не улучшалъ ихъ и не дѣлалъ хуже. Было ясно для всѣхъ, что дѣла торговаго дома ревизуются коммерческимъ порядкомъ, что м-ръ Домби благородно передалъ все, что имѣлъ, и не просилъ ни отъ кого никакой пощады, никакого снисхожденія. О возобновленіи торговли нечего было и думать, такъ какъ м-ръ Домби отказался отъ всякихъ переговоровъ и услугъ, какія ему предлагали, и отнюдь не хотѣлъ разсчитывать на экстренный кредитъ, которымъ онъ могъ бы еще пользоваться, какъ человѣкъ, уважаемый въ коммерческомъ мірѣ. Одни говорили, что м-ръ Домби умираетъ, другіе — что онъ сошелъ съ ума; но всѣ согласно утверждали, что м-ръ Домби пропащій человѣкъ.

Конторщики и писаря задали великолѣпный обѣдъ въ ближайшемъ трактирѣ и распрощались дружелюбно, расходясь въ разныя стороны. Одни заняли мѣста въ заграничныхъ конторахъ, другіе перешли въ англійскіе торговые дома, третьи напечатали въ газетахъ предложенія своихъ услугъ; нашлись и такіе, которые вдругъ припомнили милыхъ и достолюбезныхъ родственниковъ, готовыхъ принять ихъ съ отверстыми объятіями въ своихъ скромныхъ жилищахъ. Во всемъ заведеніи остался одинъ и только одинъ м-ръ Перчъ, продолжавшій засѣдать на своей красной полкѣ и дѣлать маленькія угожденія главному счетчику, который наконецъ-таки обѣщалъ ему мѣсто разсыльнаго въ страховой конторѣ.

Опустѣли помѣщенія конторы Домби и Сына и утратили свою сановитую важность. Степенный продавецъ собачьихъ ошейниковъ и виндзорскаго мыла, присутствовавшій на углу площадки, не рѣшился бы теперь приставить указательный палецъ къ полямъ своей шляпы, если бы м-ръ Домби прошелъ мимо. Витіеватый разносчикъ афишъ, засунувъ руки подъ свой бѣлый передникъ, по цѣлымъ часамъ премудро разглагольствовалъ насчетъ пагубныхъ слѣдствій заносчивой амбиціи, которая — говорилъ онъ — въ англійскомъ языкѣ не напрасно рифмуетъ съ благозвучнымъ словомъ — пердиція (perdition — гибель).

М-ръ Морфинъ, сѣроглазый холостякъ, съ просѣдью въ волосахъ и бакенбардахъ, былъ, можетъ быть, въ атмосферѣ торговаго дома — за исключеніемъ, разумѣется, его представителя — единственнымъ человѣкомъ, который былъ сердечно и глубоко огорченъ роковымъ несчастіемь. Онъ многіе годы оказывалъ м-ру Домби истинное уваженіе и преданность, но никогда не надѣвалъ маски на свой личный характеръ, не унижался, не подличалъ и не раздувалъ господствующей страсти своего хозяина изъ видовъ интереса. Стало быть, въ его сердцѣ не было пріюта для личной мести, не было натянутыхъ струнъ, которыя теперь слѣдовало отпустить. Съ ранняго утра до поздняго вечера онъ постоянно корпѣлъ и рылся въ конторскихъ бумагахъ, и всегда, по первому требованію, готовъ былъ объяснить все, что требовало объясненій. Онъ повозможности щадилъ м-ра Домби отъ непріятныхъ переговоровъ и, просидѣвъ въ своей комнатѣ до вечера, возвращался въ свою квартиру въ Ислингтонѣ, гдѣ, передъ отправленіемъ въ постедь, услаждалъ унылую душу печальными мотивами своей віолончели.