Чарльз Диккенс - Домби и сын

— Домби, — сказалъ майоръ, — я радъ васъ видѣть и горжусь вашимъ знакомствомъ. Немного въ Европѣ людей, которымъ Джозефъ Багстокъ подаетъ свою руку: онъ прямъ, рѣшителенъ и тугой натуры; но вы, Домби, другая статья: старичина Джо гордится — слышите ли? — гордится вашимъ знакомствомъ.

— Майоръ, — возразилъ м-ръ Домби, — вы очень любезны.

— Нѣтъ, сэръ, нѣтъ. Любезность не въ моей натурѣ. Помилуй Богъ! Если бы старикашка Джозъ умѣлъ, гдѣ нужно польстить и вклеить, гдѣ слѣдуетъ, красное словцо, онъ былъ бы теперь, съ вашего позволенія, генералъ-лейтенантомъ и кавалеромъ ордена Бани, и его величали бы: — "ваше высокопревосходительство сэръ Джозефъ Багстокъ". Да, и тогда онъ имѣлъ бы удовольствіе принимать васъ не въ такой квартирѣ. Нѣтъ, Домби, вы, я вижу, еще не знаете стараго Джоя… A все-таки я горжусь вашимъ знакомствомъ и даже считаю его за особенную честь. Ей Богу!

М-ръ Домби не счелъ нужнымъ возражать противъ этой слишкомъ очевидной истины, и ему было пріятно, что майоръ хорошо понимаетъ величіе его особы. Это служило новымъ подтвержденіемъ, что онъ, м-ръ Домби, не ошибся въ выборѣ пріятеля. Было ясно, что его могущество далеко перешло за предѣлы коммерческой сферы: майоръ, какъ джентльменъ и военный человѣкъ, точно такъ же уважалъ его особу, какъ швейцаръ на королевской биржѣ.

Утѣшительная мысль, особенно теперь, когда неумолимая судьба такъ безжалостно опрокинула завѣтныя надежды сердца и показала все безсиліе гордой, непреклонной воли! Нѣкогда бѣдный Павелъ спрашивалъ отца: "Папа, что такое деньги, и что могутъ онѣ сдѣлать?" Припоминая этотъ младенческій вопросъ, м-ръ Домби въ самомъ дѣлѣ готовъ былъ усомниться въ могуществѣ благороднаго металла, и невольно изъ устъ его вырывалось восклицаніе: "О деньги, деньги, что же вы сдѣлали"?

Но это были уединенныя мысли, западавшія въ душу отшельника въ глубокую полночь, когда онъ безмолвно сидѣлъ въ своемъ кабинетѣ за разбросанными бумагами. Притомъ врожденная гордость легко находила противоядіе безотрадному размышленію, и м-ръ Домби, вдумываясь въ свое положеніе, естественно доходилъ до привычныхъ заключеній о своемъ финансовомъ могуществѣ, которое теперь такъ наглядно подтверждалось словами и обхожденіемъ храбраго воина. Никогда не имѣя друзей, онъ чувствовалъ теперь нѣкоторую наклонность къ майору, и его сердце, всегда холодное, какъ ледъ, казалось, начинало оттаивать. Майоръ былъ свѣтскій человѣкъ, знакомый со многими знатными особами. Майоръ принималъ нѣкоторое участіе въ судьбѣ маленькаго Павла и оживлялъ свѣтскимъ разговоромъ пріятные часы, проведенные въ Брайтонѣ. Майоръ былъ краснорѣчивѣйшій собесѣдникъ, разсказывалъ безъ умолку множество анекдотовъ и, очевидно, занималъ въ высшемъ кругу почетнѣйшее мѣсто, какъ блистательный дэнди и, что всего важнѣе, блескъ его отнюдь не помрачался позорнымъ пятномъ нищеты, которая, какъ извѣстно, очень нерѣдко затмеваетъ великолѣпнѣйшія достоинства самыхъ модныхъ дэнди. Положеніе майора въ обществѣ утверждено на прочномъ основаніи. Майоръ привыкъ къ разсѣянной жизни и въ совершенствѣ зналъ мѣста, которыя теперь они собирались посѣтить. Какого же надо лучше товарища для м-ра Домби, человѣка безспорно совершеннаго въ своемъ родѣ, но уже слишкомъ исключительнаго, и для котораго Свѣтъ ограничивался торговыми конторами и дѣлами королевской биржи? Принято было въ соображеніе и то обстоятельство, что майоръ, какъ человѣкъ военный, научившійся презирать смерть со всѣми ея ужасами, могъ, въ настоящемъ случаѣ, свѣтомъ своей философіи озарить страждущую душу сироты-отца; но эту мысль м-ръ Домби таилъ въ глубинѣ сердца, и ни одинъ смертный не подозрѣвалъ ея тайнаго присутствія.

— Гдѣ этотъ разиня? — воскликнулъ майоръ, яростно озираясь вокругъ и ища глазами туземца. — Ты здѣсь, негодный, a гдѣ же завтракъ?

Черный слуга исчезъ, и черезъ минуту слышно было, какъ онъ дрожащими стопами взбирался на лѣстницу съ подносомъ въ трепетныхъ рукахъ.

Блюда и тарелки, по естественной симпатіи, тряслись и дрожали вмѣстѣ съ нимъ.

— Домби, — сказалъ майоръ, ободряя туземца сжатымъ кулакомъ, когда тотъ, разставляя тарелки, уронилъ одну ложку, — вотъ тутъ жареныя почки, пуддингъ, пирогъ съ разными разностями и такъ далѣе. Садитесь-ка за столъ и не прогнѣвайтесь на старикашку Джоза: онъ угоститъ васъ по лагерному.

— Чудесный завтракъ, — отвѣчалъ гость.

Не отвѣчая на комплиментъ, майоръ принялся угощать себя жареными блюдами съ величайшимъ усердіемъ, оказывая полное презрѣніе медицинскому факультету, предписывающему строгую діэту для всѣхъ особъ съ его темпераментомъ и здоровьемъ.

— Вы не заходили туда, сэръ? — спросилъ майоръ, указывая на противоположный флигель, — вы не видали нашей пріятельницы?

— То есть, миссъ Токсъ? Нѣтъ, майоръ, не видалъ.

— Славная женщина: не правда ли? — сказалъ майоръ съ жирнымъ смѣхомъ, отъ котораго чуть не лопалось его узкое горло.

— Что вы хотите сказать? миссъ Токсъ на мои глаза очень порядочная женщина.

Этотъ отвѣтъ, казалось, доставилъ майору безконечное наслажденіе. Онъ запыхтѣлъ, раздулся и, бросивъ ножикъ съ вилкой, самодовольно началъ потирать руками.

— Старикашка Джозъ, сударь мой, занималъ тамъ не послѣдній уголокъ; но теперь миновали его красные дни. Джой получилъ отставку. Джозефа Багстока затерли, загнали, уничтожили. Теперь это можно сказать вамъ, Домби.

Майоръ пріостановился и посмотрѣлъ вокругъ себя съ таинственнымъ негодованіемъ.

— Это, сударъ мой, чертовски честолюбивая женщина!

— Будто бы! — сказалъ м-ръ Домби съ холоднымъ равнодушіемъ. Въ его физіономіи выразилась презрительная недовѣрчивость насчетъ того, чтобы женщина, подобная миссъ Токсъ, осмѣливались питать въ себѣ такое высокое чувство.

— Эта женщина, — продолжалъ майоръ, — въ своемъ родѣ настоящій Люциферъ. Джой Багстокъ имѣлъ свои красные дни, но это не мѣшало ему держать ухо востро. Онъ смотритъ, сударь мой, во всѣ глаза. Его высочество, покойный герцотъ іоркскій, не разъ говаривалъ, что стараго Багстока самъ чортъ не проведетъ.

Сказавъ это, майоръ съ остервенѣніемъ принялся доѣдать жирный пирогъ и запивать горячимъ чаемъ. Его красное богдыханское лицо разгорѣлось и раздулось до такой степени, что м-ру Домби сдѣлалось страшно.

— Эта старая мартышка, сударь мой, — продолжалъ майоръ, — летитъ за облака съ своими замыслами. Она мѣтитъ выйти замужъ не хуже какой-нибудь герцогини.

— Жалѣю о ней, — сказалъ м-ръ Домби.

— Не говорите этого, Домби, — возразилъ майоръ предостерегательнымъ голосомъ.

— Почему же нѣтъ?

Вмѣсто отвѣта майоръ захрипѣлъ, какъ надорванная лошадь, и принялся доѣдать кусокъ пирога.