Чарльз Диккенс - Домби и сын

И летитъ оно, это чудовище, съ громомъ, съ ревомъ, съ визгомъ, пробиваясь черезъ жилища людей, сверкая по лугамъ, прокапываясь черезъ сырую землю, волнуясь въ темнотѣ черезъ затхлый воздухъ и вновь прорываясь на вольный свѣтъ, озаренный яркими лучами солнца! Съ громомъ, съ визгомъ, съ ревомъ летитъ оно черезъ поля, черезъ лѣса, черезъ нивы, черезъ песокъ, черезъ глину, черезъ мѣловыя горы, черезъ утесы, — и все даетъ ему дорогу, все склоняется передъ нимъ, какъ передъ смертью, передъ этимъ неумолимымъ властелиномъ всего живущаго и прозябающаго подъ солнцемъ!

По лощинамъ, по холмамъ, по долинамъ, по горамъ, по паркамь, по лугамъ, по огородамъ, по садамъ, черезъ каналы, черезъ рѣки, черезъ тучныя пастбища съ табунами и стадами, черезъ безмолвныя кладбища съ монументами и крестами, черезъ заѣоды съ ихъ дымными трубами, черезъ деревни съ ихъ бѣдными хижинами, черезъ площадки съ ихъ великолѣпными зданіями и куполами, — вездѣ и черезъ все летитъ оно съ громомъ, съ визгомъ, съ ревомъ, не оставляя послѣ себя никакихъ слѣдовъ, точно такъ же, какъ смерть, какъ этотъ неумолимый властелинъ всего живущаго и прозябающаго подъ солнцемъ!

Впередъ и впередъ, въ ведро и ненастье, въ дождь и бурю, черезъ пропасти и трясины, впередъ по насыпямъ и массивнымъ мостамъ, мимо деревенскихъ хижинъ, мимо великолѣпныхъ дачъ и богатыхъ помѣстій, мимо старыхъ дорогъ и тропинокъ, мимо мельницъ и фабрикъ, впередъ и впередъ мимо всѣхъ этихъ людей, съ безмолвнымъ изумленіемъ глазѣющихъ на могучаго гиганта, который катится и реветъ, гордо и быстро, ровно и гладко, направляя путь къ вѣрной цѣли, презирая всѣхъ и все, какъ этотъ неумолимый властелинъ всего живущаго и прозябающаго подъ солнцемъ.

Летитъ паровой гигантъ съ громомъ, съ ревомъ, съ визгомъ, прорываясь подъ самою землею и работая съ такой энергіей, что движеніе среди мрака и вихря кажется остановленнымъ до той поры, пока лучъ свѣта на мокрой стѣнѣ не обнаружитъ его стремленія, подобнаго бурному потоку. И вновь летитъ онъ подъ открытымъ небомъ при блескѣ солнца, летитъ съ пронзительнымъ визгомъ, изрыгая изъ мрачной пасти адское презрѣніе на всѣхъ и на все. Тамъ и сямъ на мгновеніе останавливается онъ передъ толпой новыхъ лицъ, съ жадностыо пьетъ воду, смачиваетъ перегорѣвшее горло, и прежде, чѣмъ помпа, утолившая его жажду, перестала капать, онъ опять кружится и реветъ, съ визгомъ и трескомъ пробѣгая багряное пространство.

И громче визжитъ онъ, и сильнѣе реветъ, подъѣзжая наконецъ къ опредѣленной цѣли. Его путь, какъ путь смерти, усѣянъ теперь пепломъ и прахомъ. Все почернѣло вокрутъ. Чуть виднѣются тамъ и сямъ грязныя лужи, темныя захолустья, мрачныя жилища, развалившіяся стѣны, проломленныя крыши, скаредныя каморки, черезъ которыя проглядываютъ нищета и болѣзни во всѣхъ возможныхъ положеніяхъ и видахъ. Дико и угрюмо смотритъ м-ръ Домби изъ окна вагона на окружающіе предметы: онъ увѣренъ, что лучи дневного свѣтила никогда не падаютъ на эту грязь, окуренную дымомъ и копотью безобразнаго чудовища, которое принесло его на это мѣсто. Таковъ былъ соотвѣтствующій конецъ этого пути, опустошительный и гибельный, и такимъ могло быть окончаніе всякой вещи!

Ни на одно мгновеніе не прояснились мысли м-ра Домби. На все онъ смотрѣлъ съ угрюмымъ и мрачнымъ видомъ и во всемъ находилъ близкое отношеніе къ своему несчастью. Всѣ предметы, отъ дымящагося паровоза до изуродованной трубы на ближайшей развалинѣ, обдавали его гордую душу мертвящимъ холодомъ, кололи безъ пощады его ревнивое сердце и, казалось, еще больше раздували его ненависть къ тѣмъ лицамъ, которыя, такъ или иначе, обнаруживали свои права на любовь и память умершаго младенца.

Одно лицо въ продолженіе этого переѣзда съ особенмой ясностью рисовалось въ его воображеніи, лицо заплаканное, прикрытое дрожащими руками, черезъ которыя однако-жъ искрились глаза, постигавшіе сокровенныя мысли его души. И теперь онъ видѣлъ передъ собой это лицо, обращенное къ нему съ робкой мольбой, точь-въ-точь, какъ въ ту послѣднюю ночь передъ отъѣздомъ, когда онъ приводилъ въ порядокъ разбросанныя бумаги въ своемъ уединенномъ кабинетѣ. Не выражалось на немъ ни укоризны, ни упрека, но какое-то тревожное сомнѣніе, очень похожее на упрекъ послѣ того, какъ сомнѣніе превратилось въ роковую увѣренность относительно подозрѣваемыхъ чувствъ отца къ отверженному дѣтищу. Словомъ, лицо Флоренсы крайне тревожило м-ра Домби.

Отчего же? Развѣ онъ чувствовалъ угрызеніе совѣсти? вовсе нѣтъ. Но чувство, пробужденное въ немъ этимъ воспоминаніемъ, образовалось теперь ясно и грозило созрѣть во всей полнотѣ, между тѣмъ какъ прежде онъ самъ едва подозрѣвалъ его существованіе. Лицо это окружилось для него атмосферой ненависти и преслѣдованія, и ему уже мерещился кинжалъ обоюдоострый, готовый на пораженіе смертельнаго врага. Чудовищное воображеніе, разъ навсегда отравленное неестественной злобой, рисовало для него одинаково мрачными красками и картину смерти, уничтожившей завѣтныя надежды, и картину жизни, представлявшей безпрерывную перспективу огорченій и досады. Одно дитя погибло, a другое уцѣлѣло. Зачѣмъ уцѣлѣла дочь, отверженная дочь, a не сынъ, на которомъ сосредоточивались всѣ проекты ума, всѣ надежды сердца? Прокіятая смерть!

Такоы были чувства и размышленія, пробужденныя въ чудовищномъ отцѣ прелестнымъ и нѣжнымъ образомъ его дочери. Она была незванымъ гостемъ при самомъ вступленіи въ жизнь, a теперь только растравляла раны его сердца. Будь его сынъ единственнымъ дѣтищемъ, ударъ, сразившій его, быль бы, конечно, тяжелъ для отцовскаго сердца, но все же не такъ, какъ теперь, когда онъ могъ упасть на другое дитя, которое не стоило бы никакихъ сожалѣній. Словомъ, невинное, любящее лицо Фроренсы отнюдь не производило на него успокоительнаго дѣйствія. Онъ отвергалъ ангела и прилѣплялся къ злому духу, терзавшему его сердце. Ея терпѣніе, доброта, расцвѣтающая юность, любовь, самоотверженіе, были не болѣе какъ едва замѣтныя пылинки на пеплѣ ненависти и презрѣнія. Ея образъ носился передъ нимъ въ какомъ-то зловѣщемъ туманѣ и только сгущалъ ужасный мракъ, облегавшій его душу. Не разъ, во время этой дороги, рисуя своей палкой фантастическія фигуры, онъ думалъ, какъ бы избавиться оть преслѣдующей его тѣни Флоренсы? Эта мысль и теперь тяжелымъ бременемъ лежала на его душѣ.

Майоръ между тѣмъ отдувался и пыхтѣлъ во всю дорогу не хуже дымнаго паровоза, и глаза его нерѣдко отрывались отъ газетнаго листка, уносясь въ туманную даль, какъ будто онъ видѣлъ цѣлую коллекцію перезрѣлыхъ дѣвъ, спасавшихся отъ него вмѣстѣ съ миссъ Токсъ въ сокровеннькъ и неприступныхъ убѣжищахъ, гдѣ все-таки настигнетъ и откроетъ ихъ мстительная десница проницательнаго Джоя. Теперь онъ вывелъ своего пріятеля изъ задумчивости торопливымъ извѣстіемъ, что лошади заложены, и почтовая карета готова.