Иван Горбунов - Сцены из народного быта

Кузьма. Как не знать.

Потап. Тут он и жил. И грабил как… страсть! Проезду не было. Дедушка покойник сказывал – он еще махонькой в те поры был: бывало, говорит, соберет махоньких ребятишек к себе в лес, и ничего, не трогает; не то чтобы, к примеру, бил али что, – ничего. Ходи, говорит, ребята, завсегда.

Матвей. Ребят он не трогает. Парнишку махонького за что? Хошь бы вот Микитку? Его за виски, коли он забалуется… Вот его сейчас. (Берет Никитку слегка за волосы.) Что, чертенок?

Никита (смеется). Больно!

Матвей. А тебе не больно хотца? (Никитка смеется.) Постой, я тебя произведу. Бог даст, подрастешь – репу воровать обучу. Ишь ты, верченой!

Кузьма. А ты, Микитка, скажи: я, мол, и без тебя воровать-то умею.

Никита (смеется). Я и без тебя воровать-то умею, Матвей. Умеешь?! Ах ты, паршивой! Так ты умеешь?!. (Тянется к нему.)

Никита со звонким смехом прячется за Потапа.

Кузьма. Микитка, скажи: жену, мол, свою собственную на чаю пропил.

Никита. Жену на чаю пропил.

Кузьма. Свою собственную.

Никита. Собственную.

Матвей. Убью! За ноги, да так в реку и брошу, и матери не скажу.

Никита. Не смеешь!

Потап. Полно, дурашка! Ложись так-то.

Никита ложится на армяк.

Матвей (одевает его). Где такой вор-парень родился, в каком полку он служить будет, на какой народ воевать пойдет?…

Потап. Раз дедушка с ребятами пришел к нему…

Кузьма. К разбойнику-то?

Потап. Да… в лес-то. А он и говорит: «Скажи, говорит, старосте, чтоб беспременно в Спасов день на поклон приходил, а то, говорит, красного петуха к вам пущу». Староста заартачился, а он ночью село с обеих концов и зажег. Все тогда погорело! Церква была у нас большая – и церква сгорела. Вот где теперь крест-то стоит, тут церква была. В те поры, как она погорела, крест на самом на этом месте и поставили, чтобы во веки веков стоял… Чтобы, значит, чувствовать.

Кузьма. Чтобы мы это понимали.

Пота п. Да, известно. Как, значит, тут церква была и вот теперича, например, крест. И это дедушка сказывал, как эта самая церква загорелась, сейчас до самого неба огненный столб встал… верст за пятьдесят его было видно. И стоял этот столб…

Демка (входит). Словно бы по берегу кричит кто-то.

Матвей. Что ж, пущай кричит».

Демка. Может, тонет кто.

Кузьма. Мелко, не утонет.

Потап. Коли ежели около дубу кто сорвался – утонет: там глубоко!

Демка. Лодку нешто отвязать…

Матвей. Что те коробит-то, черт!

Демка. Да мне все одно, я так сказал. (Садится.)

Матвей. Кто теперь на реку пойдет, кому нужно?

Демка. Я, братцы, однова тонул.

Матвей. Пьяный?

Демка. Выпимши.

Матвей. Выпимши нехорошо: долго на воде проваландаешься; а пьяный – любехенько: ровно бы ключик, так и опустишься да сядешь на донышко пузырики пущать.

Демка (вздрагивает). Страсть!

Матвей. Река никого не помилует.

Кузьма. Что говорить.

Потап. А меня раз в Волге сом за ногу ухватил.

Все смеются.

Матвей. Вот на черта-то наскочил.

Потап. Сейчас издохнуть.

Демка вздрагивает, Матвей. Да ты что трясешься-то, аль с фальшивым пачпортом по белу свету гуляешь?

Демка. Да так, братец мой, как вздумаю это я, как было утоп-то, так индо лихоманка прохватывает.

Кузьма. Да где же ты это?

Демка. В Прокшинском бочаге.

Матвей. Эк, тебя лешой-то куда занес!

Демка. Были мы у кума на менинах, в Прокшине. Ну, известно, напились. И так я этого хмелю в свою голову засыпал – себя не помню. Кума прибил (Все смеются.), тетке Степаниде шаль изорвал… Просто, сейчас умереть, лютей волка сделался. И с чего бы, кажись: окромя настойки ничего не пили. Кум-то: «Что ж ты, говорит, мою хлеб-соль ешь, а сам…» – да как хлясь меня в ухо, хлясь в другое!.. И так мне, пьяному-то, обидно показалось, кажись бы, так вот зубами весь потрох из его выворотил! Вышиб я окно, выскочил на улицу да бежать. Дело-то в самое в воздвиженье было. Ночь темная, дождик так и хлещет. Выскочил-то я в одной рубахе, да и бегу ровно очумелый, и не знаю, куда бегу, больно уж злость-то меня одолела. А собаки со всего-то Прокшина за мной… Батюшки мои! Просто на части рвут.

Кузьма. Вот оказия-то!

Демка. Бежал-бежал… раз! Сорвался в овраг, да колесом вертелся-вертелся… бултых!

Потап. В самый этот бочаг?

Демка. Да.

Кузьма. Ну, чудо!

Демка. Помню маленько: рукой это по воде-то бью, а голосу уж этого во мне нет. Ровно бы очувствовался, да и думаю: тону. Как вздумал я это, так ко дну и пошел.

Потап. Значит, испужался.

Демка. Мырнул опять наверх-то, ударил рукой-то, должно, плыть хотел, – в руку мне ровно бы что-то попало. Весь хмель соскочил! Куст тут был; прут от него мне в руку-то и попал; за куст-то я и уцепился. Тут уж в разум пришел. Вижу, братец, ночь темная, хошь глаз выколи, ветер так и воет. Висел-висел на кусту-то, слышу: собаки залаяли, и огонек показался. И закричал же я, братцы, огонечек-то увидамши!.. Давай теперича тысячу рублев – так не крикнешь. Два года опосля глотка болела. Слышу и там кричат… Народ прибежал с фонарями.

Матвей. Как же нашли-то?

Демка. По собакам, собаки означили. Жена за мной выскочила, а за ей и гости, которые побежали. Вытащили меня, привели к куму, опять я этой настойки выпил три стаканчика, согрелся… (Прислушивается.) Взаправду кричат… (Выбегает из шалаша и снова возвращается.) Выходи все! (Все выходят.) Слышь!

Все смотрят друг на друга вопросительно; с противоположного берега слышится глухой стон.

Матвей. Далече!..

Потап. Окрикни.

Матвей. Держись!.. Держи-ись!

Снова слышится стон.

Демка. Тонет, братцы!

Потап. Постой. (Прислушивается.) Да! Чья-то душа богу понадобилась. Отвязывай лодку.

Матвей. Эка, наша река блажная! Сколько она за лето народу переглотает.

Берут весла, отвязывают лодку. Матвей с Демкой садятся.

Потап. Садись живо. Матюха, отчаливай. Права держи… На голос ступай. Ах ты, господи!..

Лодка быстро отваливает.

Кузьма. Где найти: долго больно держался-то! Демка-то еще когда сказывал, что кричит.

Потап. Поди ж ты.

Кузьма. Слава богу, что ночь-то светлая. Ишь ты, зоря-то… белый день… Да вон, вон… видишь – плещется…

Потап. И то!

Кузьма (кричит). Вправо забирай!..

С лодки слышатся голоса: «Держись! Держи-ись!»

Потап. Бог милостив. Видишь… окунулся. Вон… опять выскочил. (Следят внимательно.)

Кузьма. Сохрани, господи, всякого человека.

Потап. Не видать?

Кузьма. Опустился!.. Должно, конец его душеньке…

Потап. Кричит что-то. (Долго смотрят с напряженным вниманием.)

Кузьма. Вон поплыл, вон поплыл… Должно, вытащили. Как-то бог дал.

По реке раздается неясный говор; всходит солнце; Потап и Кузьма крестятся; лодка подходит к берегу.