Герхарт Гауптман - Атлантида

Однажды Петер Шмидт попросил Фридриха ассистировать ему во время сложной операции: он знал, что его друг и коллега часто наблюдал именно эту особенную операцию в Берне у Кохера [110] Кохер Теодор (1841–1917) — швейцарский врач, один из основоположников современной хирургии, лауреат Нобелевской премии. и несколько раз даже сам ее делал с успехом. Речь шла об одном янки, сорокапятилетнем фермере, которому нужно было удалить фибролипому, волокнистый жировик. В назначенный час Фридрих — за ним заехал сын пациента — явился очень бледный, но внешне спокойный к обоим врачам. В кабинете царило серьезное настроение, и никто не подозревал, какое напряжение воли требовалось Фридриху, чтобы держать себя в руках и ориентироваться в обстановке.

Врачи посовещались друг с другом; Петер Шмидт, как и его жена, настоятельно попросил друга взять операцию на себя. Голова у Фридриха горела. Его бросило в жар, он задрожал, но друзья ничего не заметили. Фридрих попросил налить ему бокал вина и, не сказав больше ни слова, начал готовиться к операции.

Фрау доктор Шмидт ввела фермера в кабинет. Бравого немолодого человека, отца семейства, раздели, бережно уложили на операционный стол и основательно обмыли. Затем Петер Шмидт выбрил ему подмышечную впадину. В душе у Фридриха, который, закатав высоко рукава рубашки, долго и тщательно мыл руки по локоть и даже выше и чистил ногти, вдруг воцарилось спокойствие, какое бывает у лунатика. Вытерев руки, он еще раз с дотошностью обследовал больное место, пришел к выводу, что опухоль, весьма возможно, глубокая, и сразу же после этого решительно сделал разрез.

Наркозом ведала фрау доктор Шмидт, а Петер подавал инструменты и тампоны. Слабое освещение в нижнем этаже и врывавшийся в окна дикий шум главной улицы заставляли оператора то и дело шептать проклятия. Опухоль не только располагалась глубоко, но и, против ожидания, распространилась вдоль больших нервных стволов и кровеносных сосудов во внутренней части плечевого сплетения. Оттуда ее нужно было изъять скальпелем. Задача была не из легких, и к тому же возникла непредвиденная опасность: стоило хотя бы слегка задеть крупную вену с ее тонкими стенками, как в нее мог бы попасть воздух, а это неминуемо привело бы к смерти. Но все сошло благополучно. Глубокую операционную рану обработали марлей, пропитанной йодоформом. Через три четверти часа фермера, все еще не пришедшего в сознание, перенесли с помощью его девятнадцатилетнего сына в комнату для больных, расположенную по другую сторону от вестибюля.

Как только операция была закончена, Фридрих заявил, что должен срочно отправиться на почту. Его, мол, хочет посетить мисс Ева Бернс, но он пошлет ей телеграмму, чтобы она отказалась от этого намерения. Однако уже через несколько мгновений он сам получил телеграмму; она пришла на его имя к Шмидтам. Фридрих распечатал ее, не произнес ни единого слова и лишь попросил сына фермера немедленно отвезти его домой. Пожав руки друзьям, но не обмолвившись о полученной депеше, он покинул их дом.

Поездка с молодым человеком по занесенной снегом местности была совсем не похожа на ту, которую он проделал с Петером Шмидтом. Во-первых, лошадью правил не сам Фридрих, а молодой фермер, сын человека, которому Фридрих сегодня, очевидно, спас жизнь. Во-вторых, сейчас у него не было и намека на охватившее его в тот раз чувство вновь обретенного самоопределения и жизнелюбия. Напротив, хотя солнце бросало лучи с безоблачного неба на белую землю, Фридрих чувствовал, что звон бубенцов уносит его в глубокую тьму.

Молодой фермер заметил только, как невероятно бледен был сидевший рядом с ним знаменитый немецкий врач. Никогда Фридриху не приходилось проявлять такую силу воли, как сейчас, чтобы сдержать себя и не выпрыгнуть с безумным воем на полном ходу из саней. О телеграмме, скомканной и сунутой в карман шубы, он не забыл, но каждый раз, как только пытался вспомнить о ее содержании, какой-то молоток оглушал его, ударяя по лбу.

Пожав на прощание руку молодому фермеру, Фридрих ощупью побрел сквозь полуночную тьму в дом. Шум воды поглотил несколько слов благодарности, произнесенных юношей. Звон бубенцов, который послышался вновь, когда сани тронулись в обратный путь, не прекратился, перейдя в адские звуки, прочно застрявшие после кораблекрушения в голове спасенного. «Я умираю, — думал Фридрих, — добравшись до мансарды, — умираю или теряю разум». Появились и снова исчезли морские часы. Он увидел кровать и схватился за ее спинку.

— Смотри не упади! — сказал Расмуссен, по-прежнему сидевший там с термометром.

Ах нет, на сей раз то был не Расмуссен, а мистер Ринк с желтой кошкой на коленях, мистер Ринк, заведовавший германско-американским морским почтамтом. Фридрих закричал:

— Что вам здесь надо, мистер Ринк?

Но вот Фридрих уже вновь подошел к окну, к свету, однако слепящее зимнее солнце, как дыра в небе, рождающая ночную мглу, не излучало света, а выбрасывало на землю кромешный мрак. Ветер вдруг жалобно заскулил и завыл, сквозь дверные щели раздался насмешливый, даже наглый свист. Или это мяукала кошка мистера Ринка? Или чьи-то дети хныкали в сенях? Фридрих бродил по дому, который дрожал, качался и был готов сорваться с места. Стены начали трещать, хрустеть и поскрипывать, как плетеные корзины. Дверь с шумом распахнулась. Порыв ветра чуть не сбил Фридриха с ног. Кто-то произнес:

— Тревога!

Электрические звонки буйствовали, а к ним примешивались голоса шторма, и конца этому не было. «Это неправда, это было сатанинское наваждение. Никогда ты не ступал на землю Америки. Час твой пробил. Ты гибнешь».

Он искал спасения. Стал собирать вещи. Не нашел шляпы. Не было брюк, не было пиджака, не было сапог. За окном светил месяц. В его ярком свете бушевала буря, и вдруг там во всю ширину горизонта огромной стеною выросло море. Океан вышел из берегов. Атлантида! «Пришел срок, — подумал Фридрих, — и земля наша должна пойти ко дну, как древняя Атлантида».

Фридрих сбежал вниз. На лестнице он схватил своих троих детей и только сейчас понял, что это именно они хныкали в сенях. Самого младшего ребенка он взял на руки, а двоих других повел за собою. Когда Фридрих открыл входную дверь, все они разом увидели, как приближается в пепельном свете месяца страшный потоп. Они увидели также корабль, пароход, уносимый вдаль и раскачивающийся на волнах в разные стороны. Паровой свисток издавал душераздирающий вопль, то непрерывно, то толчками.

— Это «Роланд», а капитана зовут фон Кессель, — объяснил Фридрих детям. — Я знаю этот корабль, я сам был на нем, и я затонул вместе с этим чудо-пароходом!

Казалось, что пароход кровоточит со всех сторон, как бык, получивший несколько смертельных ран. Из его бортов кровь била струями водопада. И Фридрих услышал, как с борта сражающегося и истекающего кровью корабля стреляли мортиры. Ракеты взмывали к луне, слепили и разрывались в ужасном мраке ночи.