Василий Великанов - Повесть об укротителе

— Молодец, земляк. Здорово ты их всех протащил! А Мишук-то, как он этого лорда, а?.. В клочки!

— И мне понравилось, — с улыбкой проговорила Маша.

— А что же Сидор Кузьмич не зашёл посмотреть Мишука? — спросил Ладильщиков, хотя и чувствовал, что Варюгин ему совсем не нужен.

— Осерчал, не по шерсти пришлось, — ответил Ананий Матвеевич. — А зачем ему и заходить-то? Мишук теперь все равно его не признает.

Ладильщиков познакомил Анания Матвеевича с Машей. С лукавой улыбкой посмотрел старик на девушку и подумал: «Наверно, невеста… Под стать молодцу».

Николай пригласил своих друзей пообедать.

Чайная находилась недалеко от театра. В ней стоял веселый гул мужских голосов и висел дым от курева. Народу — битком набито. Расторопный сухопарый официант, заметив Ладильщикова, откуда-то мигом принес столик, подставил к нему три стула и, поклонившись, любезно сказал:

— Прошу садиться, товарищи артисты. Что прикажете?

— Пару чая, — сказал Ладильщиков..

— А мне что-нибудь покрепче, — усмехнулся Ананий Матвеевич.

— Пожалуйста, папаша. Официант исчез.

— Видите, почет и уважение вам, Николай Павлович, — сказал Петухов,

— Ну что вы, Ананий Матвеевич…

— А что, по заслугам и честь.

Ладильщиков всегда неловко себя чувствовал, когда его хвалили, но Ананий Матвеевич не обращал внимания на его смущение. В присутствии Маши ему особенно хотелось расхваливать своего друга.

— Вот опять же и водку не пьешь, не куришь, — продолжал старик, — это хорошо.

Маша молчала. Ей было как-то неловко сидеть среди мужчин одной. В чайную она пошла ради Николая Павловича. Ведь у него сегодня такой радостный день. Ей хотелось побыть с ним, да и он ради нее даже изменил своей привычке: обычно после представления Николай кормил медведя, как бы награждая его за выполненные номера, а сегодня он не сделал этого. «Пока провозишься с ним, а Маша уйдет…» — подумал Николай. У него было веселое, бодрое настроение.

А голодный медведь, оставленный на привязи в сарае, нервничал. Набегала слюна. Медведь переступал с ноги на ногу, покачивался и дергал цепь. Потом стал скрести землю лапами. Около сарая собрались ребятишки и прильнули к щелям.

— Э-э, гляди, что делает! — крикнул один из них. Ладильщиков не обратил внимания на этот крик. Он знал, что когда Мишук нервничает, то копает землю. «Покопает и перестанет», — подумал Ладильщиков. Но все-таки поторапливался. Обжигая губы, он пил горячий чай и посматривал то в окно, то на Машу.

И вдруг снаружи послышался какой-то сильный топот, звон колокола и крики. Тревога! Кто-то в чайной крикнул: «Пожар!», — и все хлынули наружу, опрокидывая стулья.

— Где горит? Что горит? — спрашивали люди друг друга, глядя по сторонам. Но никто нигде не видел ни огня, ни дыма. Почему же пожарная тревога?

По широкой главной аллее на больших повозках, око-ванных железом, мчались пожарники. В повозки были запряжены попарно могучие рыжие лошади. На повозках стояли красные насосы. Пожарники, одетые в брезентовые куртки, в блестящих медных касках, ехали стоя, строгие и решительные, сильные и смелые. Казалось, что это мчатся колесницы с воинами-богатырями в атаку, на смертный бой с врагом.

Отовсюду из павильонов выбегали люди и тревожно спрашивали:

— Где пожар? Что горит?

Пожарники круто осадили коней около чайной, и кто-то крикнул в толпе:

— Чайная горит! Театр горит!

Ладильщиков побежал к сараю. Он хотел увести Мишука подальше от опасности. Вбежав в сарай, Ладильщиков крикнул:

— Мишук! Что ты наделал?!

Медведь возился в выкопанной яме и, зацепившись когтями за какие-то провода, злобно рычал и конвульсивно весь подергивался. «Наверно, зацепил электрические провода…» — мелькнула у Ладильщикова тревожная мысль. Он схватил стоявшую в углу палку и ею отделил провод от лап медведя. Мишук выскочил из ямы и, пугливо озираясь, рванулся в сторону. Ладильщиков отвязал медведя и, сунув ему в рот медовый пряник, повёл из сарая. В дверях он столкнулся с группой пожарников и директором театра Аменицким.

— Что вы тут делали, товарищ Ладильщиков? — спросил взволнованный Аменицкий.

— Ничего.

— Как ничего? А это кто яму выкопал?

— Мишук.

— Кто это Мишук? Ваш помощник, что ли? — спросил пожарник.

— Да, медведь.

— Вот косолапый черт, — сказал пожарник, — обнажил сигнальный кабель и вызвал пожарную тревогу, Сколько нам беспокойства задал, а!

— Извините, я не знал… — оправдывался Ладильщиков, — недосмотрел… Моя оплошность… Голодным его оставил…

— А вам, товарищ Ладильщиков, сегодня грамоту вручили за отличную дрессировку медведя, — сказал недовольно директор театра. — Вот вам и дрессировка! Придется у вас грамоту отнять и оштрафовать за ложную тревогу.

— Но зато, товарищ Аменицкий, — перебил его высокий пожарник, — эта тревога дала хорошую проверку нашей боевой готовности. Спасибо тебе, Мишук.

Все улыбнулись.

— Я сам все закопаю, — сказал Ладильщиков, — не беспокойтесь.

Когда же все разошлись, Николай поглядел по сторонам и спросил Петухова:

— Ананий Матвеевич, а где Маша?

— Убежала, Пожара испугалась. Да ты не волнуйся, придет.

— А ты почему знаешь?

— Знаю. По глазам вижу. Хорошая женка будет.

— Да это просто вроде как знакомая, — смущенно проговорил Ладильщиков.

— Я чую… Меня, старого воробья, не проведешь,

Прошло два года. За это время Ладильщиков много поездил со своим Мишуком по разным городам страны, а как только наступало лето, он приезжал в Москву и выступал в парках и летних театрах столицы. Но влекло его в Москву не только желание выступать. Он стремился к Маше. Находясь в разлуке, они переписывались, но ему хотелось быть рядом с ней, смотреть ей в глаза, слышать её голос. В Москве они бродили по паркам, купались в реке и ездили на дачи собирать ягоды и грибы. Николай и Маша полюбили друг друга и поженились.

Поселились они на окраине Москвы, недалеко от Тимирязевской сельскохозяйственной академии, рядом с усадьбой профессора Левковича, который заинтересовался работой Ладильщикова, Это он и посоветовал Ладильщикову купить жилье возле своей усадьбы. Домик хоть и небольшой, но удобный: сбоку притулился теплый «приделок», а на дворе были сарай с погребом, теплый хлев и молодой садик.

На новоселье к сыну приехала из Торопца Клавдия Никандровна. Правда, сначала она не хотела к нему ехать, так как обиделась на сына за то, что он выбрал себе жену сам, без ее материнского «глазу», но потом поехала. Скучно одной жить, тоскливо. Пожила немного, пригляделась к невестке и сказала сыну:

— Деловая у тебя Маруся-то и крепкая. Так у неё в руках все и горит. Я сама такая была смолоду.