Василий Великанов - Повесть об укротителе

Фронтов сейчас нет, но есть опасность. Порадуем своего больного Ильича хорошим подарком — самолётом его имени.

После того как буря аплодисментов стала постепенно затихать, Ананий Матвеевич сказал на ухо Ладильщикову:

— Простой, нашенский. Так и хватает за сердце, когда говорит.

— Он тверской, — поправил его Ладильщиков.

— Всё равно нашенский.

Ладильщиков и Петухов подошли к столику, за которым сидела девушка, стриженая по-мальчишески под «польку», и торговала металлическими жетонами. На столе стоял почтовый ящик, на котором было крупно написано: «На воздушный флот». Земляки купили по жетону и прикололи их на левой стороне груди. Ананий Матвеевич вынул из внутреннего кармана сермяги десятирублевую бумажку и сказал:

— Вроде и мало рублей в червонце, а теперь он надёжный.

— Может, разменять тебе? — спросил Ладильщиков.

— Нет, зачем менять. Пусть весь в дело идет, — ответил Петухов и, сложив червонец пополам, бережно опустил его в ящик.

— Ну, что ж, Ананий Матвеевич, теперь полетаем, что ли?

— Полетаем. Только я на шаре. Он вроде спокойнее для стариков.

— Как хочешь. А я — на гидросамолете.

— Валяй на ероплане, ты молодой и смелый. Дай бог, чтобы довелось опять встретиться на земле.

— Встретимся. Не бойся, Ананий Матвеевич.

На Москве-реке чайкой сидел гидросамолет и ревел мотором, а недалеко от реки покачивался над поляной аэростат, пришвартованный пеньковым тросом к причальной мачте.

Через полчаса земляки встретились на земле.

— Ну как? — спросил Ладильщиков.

Ананий Матвеевич почему-то зажмурился и воскликнул:

— Аж дух захватывает!.. — Открыл глаза и взмахнул широко рукой. — И вся Москва как на ладони. Большая, матушка! Теперь у меня есть чего рассказать односельчанам.

Всё, что увидел и услыхал Ладильщиков на выставке, сильно взволновало его. Столько сделал трудовой народ, и за такой короткий срок после войны и тяжёлых голодных годин. Нет, нельзя перед народом-героем выступать с примитивной программой. Надо создать что-то новое, интересное и главное — связанное с жизнью самого народа.

Поселился Ладильщиков в Доме крестьянина, тут же на выставке, а Мишука поместил в театральной пристройке, в которой хранились декорации и разная хозяйственная утварь.

Днём Ладильщиков ходил в читальню и, просматривая газеты, журналы и книги, выискивал в них ту злободневную «живинку», которую можно было претворить в интересное эстрадное представление. Когда же наступала глубокая ночь и все засыпали, Николай садился за столик и при свете слабой ночной лампочки что-то писал и рисовал. Это были наброски будущего представления. «Надо бы дать какой-нибудь номер о происках международной буржуазии… — думал он, — о кулаках и что-нибудь антирелигиозное… Вон как интересно пишет газета «Безбожник» и «Библия для верующих и неверующих»!.. Надо показать картинно, выразительно и остроумно. И чтобы во всех сценах Мишук действовал, как человек…»

Через несколько дней Ладильщикову удалось, наконец, написать сценарий, и поехал он на Божедомку, к Владимиру Дурову.

Уголок Дурова помещался в двухэтажном каменном особнячке с готической башенкой. К дому примыкал небольшой дворик, в котором вдоль забора стояли клетки и решетчатые вольеры с различными животными и птицами. В этот год Владимир Дуров уже редко выступал на арене цирка со своими четвероногими и пернатыми питомцами. Получив помощь от государства, он почти целиком посвятил себя работе на «фабрике рефлексов», как в шутку он называл свой уголок. В это же время он писал книгу о дрессировке животных и увлекался гипнозом.

Придя в «уголок», Ладильщиков попал на репетицию «железной дороги», в которой все должности — от машиниста до стрелочника — выполняли белые мыши, крысы, ворона, собака и гуси.

Владимир Дуров был статен, седоволос, с пронзительными глазами. Во время репетиции взор Дурова был сосредоточенно-строгим, лоб нахмурен. В сторонке сидел на табурете небольшой тучноватый мужчина в сером костюме, с чёрной бородкой, в роговых очках. Он пристально следил за ходом репетиции и временами что-то записывал в блокнот.

Репетиция кончилась. Ладильщиков подошел к Дурову и подал ему свой сценарий. Прочитав сценарий и посмотрев неуклюжие рисунки, Дуров улыбнулся.

— План номера хорош, — сказал он, — особенно с лордом, но жаль, что всё у вас идёт пантомимой. Цирк-это трибуна для общения с массами. Наш народ любит острое слово. Только надо подобрать короткие, броские фразы. Почитайте стихи на злобу дня Маяковского и Демьяна Бедного. Может, что-нибудь подберёте.

— Хорошо, Владимир Леонидович, я посмотрю, подумаю.

— Работайте, Николай Павлович, у вас должно получиться интересно. Медведь в роли человека — очень весёлое зрелище.

— Что у вас тут такое? — спросил мужчина в очках, подойдя к разговаривающим и с любопытством заглядывая в раскрытую тетрадь Ладильщикова.

— Позвольте вас, профессор, познакомить с новым молодым дрессировщиком, — сказал Дуров.

— Очень рад, — проговорил профессор, протягивая Ладильщикову мягкую белую руку, — Левкович, Василий Александрович. У вас много зверей?

— Нет, пока один медведь.

— А что вы с ним делаете?

— Буду готовить сатирические пантомимы.

— Это интересно! Очень интересно! — воскликнул профессор. — А где вы живете?

— Пока на Выставке.

— Я к вам непременно загляну. — Пожалуйста, профессор.

— Только помните, Николай Павлович, всегда о гуманных методах, — проговорил Дуров, — сласти для зверя сильнее кнута.

— Да, да, — подтвердил Левкович, — поощрительный рефлекс прежде всего, но не надо забывать и о наказании, когда зверь настроен агрессивно. Надо всегда помнить, что зверь есть зверь.

Уходя из зооуголка, Ладильщиков думал: «Как это у Дурова странно живут животные: лиса с петухом, кошка с мышами и собака с волком… Враги стали как будто друзьями. Интересно было бы создать смешанную группу зверей и птиц и с ними выступать на арене! Медведи, львы, тигры, собаки, волки… Ведь ни у кого еще такой смешанной группы не было».

Репетиции новых номеров пришлось проводить ночью. Так спокойнее — никто не мешает. Да и сцена днем все время занята. С утра до ночи, через короткие промежутки, шли в театре различные представления: пели и плясали артисты из народа — русские, украинцы, узбеки, чуваши и якуты. Выступали в театре и столичные артисты. Мастера цирка показывали народу силу и ловкость. А в промежутках между этими представлениями читали лекции седые профессора, академики и видные партийные деятели. Ученые рассказывали народу о происхождении Вселенной и о жизни на Земле, о севооборотах и племенном животноводстве, а партийцы говорили о капитализме и социализме, о религии и науке, о семье, браке и любви. Ладильщиков любил слушать эти лекции. Только теперь он почувствовал, какая огромная сила заключается в словах и мыслях: от них становилось как-то светлее и радостнее.