Владимир Орлов - Солёный арбуз

— Я пойду, — сказал Николай.

Спиркин все еще что-то мычал, а Виталий ходил по комнате и курил.

Николай был уже у двери, и тогда Виталий послал ему вдогонку слова:

— Значит, сбегаешь?

Николай остановился у самой двери, застыл, держась за поблескивающую стальную ручку. От ямки на его левой щеке стала разгораться улыбка и тут же потухла.

— Сбегаешь, значит?

— Что? — спросил Николай.

— Ты просто струсил!

— Чего, интересно?

— Сам прекрасно знаешь чего!

— Ну ладно, — резко сказал Николай, — это уж мое дело.

И дверь он закрыл резко.

— Самое настоящее предательство! — вскочил Букварь.

— А ты помолчи, — устало сказал Виталий. — Что ты можешь? Ты все равно не можешь быть объективным... Как, впрочем, и я.

— Почему?

— А потому... а потому, что я люблю Ольгу. И ты ее любишь.

— Ты говоришь ерунду! Про меня...

— Я знаю, что говорю.

— Бросьте вы, — проворчал Спиркин, — тут есть еще одна бутылка... Надо только отбить сургуч...

Буратино спал, уткнувшись носом в угол.

Он спал сидя, скрючившись, подтянув оранжевые колени к морковному подбородку. От потолка к нему тянулись черные нити, обхватившие его пояс. Пластмассовый человек был подвешен к потолку, посажен на нитяную цепь, как заурядная дворняжка.

— Ольга, ты спишь? — спросил Букварь.

Ольга лежала на кровати в ковбойке и лыжных брюках, лежала на животе, примяв лицом подушку. Она помотала головой, даже не подняла ее.

— Я думал, ты спишь, — сказал Букварь — Девчата из вашей комнаты уже пошли в столовую. Ты бы тоже шла.

Ольга подняла голову, привстала, опустила ноги на пол. Она сидела теперь против Букваря, и Букварь видел, что глаза ее не покраснели, они были только чуть-чуть сонные. А он боялся, что глаза у нее будут красные.

— Я не пойду. Нет аппетита.

Ольга поправила кофту, достала из кармана брюк толстую редкозубую расческу и стала приводить в порядок волосы.

Букварь молчал, растерялся, не знал, о чем говорить, когда он увидел, что глаза у Ольги не красные. «А почему они должны обязательно быть красными?»

— Я насчет Даши, — соврал Букварь. — Я слыхал, что она решила работать на стройке. И будет в вашей бригаде.

Ольга кивнула.

— Вы уж там... Вы уж с Зойкой возьмите над ней шефство.

— Угу, — кивнула Ольга, — ты не беспокойся.

Букварь смотрел на ее черные густые волосы, на длинные тонкие Ольгины пальцы, и ему хотелось провести рукой по ее угольным волосам. Он топтался на месте, словно забыл урок, вызубренный и теперь вылетевший из памяти.

— Да, вот еще, — вспомнил вдруг Букварь, — ты еще не знаешь. Мы заявление Мотовилову подали. Я, Спиркин и Виталий. Мы решили учиться на путеукладчиков... Ты еще не слышала?

— Нет, я не слышала.

— А мы вот... Он подписал. Завтра переезжаем в Курагино. От бригады все равно остался пшик. Значит, переезжаем...

— Значит, переезжаете...

— Все равно ведь наш поезд из Кошурникова уходит. Здесь только 241-й останется. Печорский. А наш весь будет в Курагине и на Кизире. И вашу бригаду переведут через недельку Ты что, не знаешь?

— Нет. Не знаю...

— Сегодня уж всем объявили. Сегодня...

Букварь осекся. Стал уныло водить пальцем по желтой скатерти, разложившей подсолнухи на квадратном столе.

Ольга не слушала. Отвечала словно из вежливости, безучастным, чужим голосом. Букварь старательно тер подсолнухи, и из них могло бы уже потечь масло.

— Что? — спросила Ольга. — Что ты сказал?

— Я? Я ничего не сказал.

— Угу, — кивнула Ольга.

Она вытащила Буратино из его скучного угла, ткнула пальцем в пластмассовую спину, и Буратино, описав дугу, начал раскачиваться на черных нитках перед Ольгиными глазами.

— Садись, Букварь, что ты стоишь?

Теперь Буратино с повисшими желтыми руками и опущенным морковным носом раскачивался перед глазами Букваря. Маятник, отмеряющий Ольгину тоску.

— А погода все держится, — сказал Букварь. — Жаль, что купаться негде. Ничего, теперь в Курагине...

— Да, в Курагине...

Она снова толкнула пластмассовую спину, и маятник начал вести свой счет быстрее.

— Оль, — сказал Букварь, — ты провожала его? Ольгины плечи вздрогнули, пошли вверх, изобразили недоумение: «С какой еще стати?» «У плеч своя азбука, — подумал Букварь, — как у флажков на корабле».

— Они уехали очень рано, — палец еще раз придавил подсолнух, — часов в пять. Мы со Спиркиным подняли головы, но так и не встали. Виталий даже не проснулся, когда он уходил.

Буратино проплыл вправо, и Букварь машинально скосил глаза вправо. Его раздражало медленное, размеренное движение пластмассового парня, посаженного на цепь.

— Вот ведь, — сказал Букварь, — оказался человек подонком.

Ольга сидела молча.

— Оль, ты особо не переживай. Не выдумывай себе горя... Нет, на самом деле. Даше ведь труднее... Ты...

Ольга встала.

Быстро прошла мимо Букваря и остановилась у стола.

— Уходи, — тихо сказала Ольга.

Букварь повернул голову в ее сторону и смотрел удивленно, словно понять не мог, чего она хочет.

— Уходи! — Ольга кричала. Стояла, сжав кулаки, решительная. — Уходи! Ты ребенок, и не получается из тебя утешителя! Повзрослей!

Букварь резко встал.

Пошел быстро к двери, не глядя на Ольгу, стиснув зубы, у двери обернулся неожиданно и увидел не Ольгу, а скрюченного Буратино, повисшего беспомощно в воздухе, увидел черные нити, натянутые, перекрутившиеся, вздернувшие Буратино над полом. «Все сейчас вот так перекрутилось...» Букварь, застыв на секунду у двери, рванулся к остроносому парню, дернул со злостью черные нитки, и они повисли на его пальцах.

— Ты что? — подскочила Ольга. — Зачем? Букварь, стараясь быть спокойным, медленно снял с желтого пояса нитки, скомкал их, бросил в угол и усадил Буратино на скатерть с подсолнухами.

— Он хоть и пластмассовый, — сказал Букварь, — а все же человек. И ни к чему сажать его на цепь, как дворняжку.

На улице жарило солнце. Отрабатывало за июньские каникулы.

«Ну, сходил? А зачем? Успокаивать? Успокоил? Или проверить слова Виталия? Так он же сказал ерунду. Чепуху! Сам, наверное, любит, вот и кажется ему всякая чепуха! А я... А мне... Просто... мне очень хотелось увидеть Ольгу...»

Костыльные молотки были тяжелые, с длинными деревянными ручками. Молотками полагалось пришивать рельсы к шпалам. Рельсы в Курагино завезли, а шпалы полеживали где-то в Абакане. Молотки стучали на плакатах.

— ...креозот — это черная маслянистая жидкость, которой пропитаны шпалы...

Макогон ходил у доски и тыкал указкой в разноцветные квадраты. Макогон был худой, длинношеий, похожий на гусака.

Спиркин записывал все старательно, спешил, звякал пером о коричневые бока чернильницы. Открытая чистая тетрадь лежала на парте перед Букварем. Букварь сидел, подперев рукой голову, и сдирал ногтем черную блестящую краску