Джон Пассос - Большие деньги

Потом Эгнис рассказывала ей о том, как ему всегда везло на скачках, скольких людей он спас на водах и все спасенные им, если у них были концессии, ежегодно выписывали ему премию, и у него в карманах всегда было полно денег, и он всегда так весело, так беззаботно смеялся, он такой милый парень.

– Но у него был один недостаток, который его и погубил, – объяснила Эгнис. – Он никогда не мог никому отказать, твердо сказать «нет».

Эгнис рассказывала ей о свадьбе, о флердоранже, и о свадебном пироге, и о том, как умерла ее мать при родах.

– Она отдала свою жизнь за твою, никогда не забывай об этом, – сказала Эгнис, и Маджи сразу стало не по себе, просто ужасно.

И вот однажды, когда она, Эгнис, пришла с работы домой, она увидела его – он стоял напротив ее дома на тротуаре, в котелке, в нарядном черном костюме и предложил ей выйти за него замуж, потому что она лучшая подруга Марджери Риан, и они поженились, но Фред так и не сумел пережить своего несчастья, не мог никому сказать «нет». Поэтому начал пить, потерял свою работу на Голландском пляже, и никто больше его не брал ни на одном из пляжей из-за его дурной репутации, потому что он слыл пьяницей и драчуном, и тогда они переехали в Брод-Чэннел, но зарабатывали немного на продаже наживки рыбакам, на аренде гребных лодок, на обедах, которые они время от времени устраивали прямо на берегу. Тогда он нашел себе работу в салуне с баром на Ямайке, [25]потому что у него такой заразительный смех и он такой пригожий, и всем он так нравился. Но это еще быстрее губило его.

– Во всем мире нет лучшего человека, чем Фред Доулинг, когда он трезвый, такой, как обычно… Никогда не забывай об этом, Маджи.

И тогда они обе начинали плакать, а Эгнис все время спрашивала, любит ли она ее так же крепко, как мать, а Маджи сквозь слезы отвечала, что да, люблю, Эгнис, дорогая.

– Ты всегда должна любить меня, – продолжала Эгнис, – потому что, очевидно, Богу было угодно лишить меня своих детей.

Маджи каждый день ездила в школу в Роквей-парк на поезде. В школе она училась хорошо, ей нравились учителя, учебники, ей нравилось петь в хоре, но дети дразнили ее, так как на ней была грубая домотканая одежда, к тому же очень смешная, и еще она была ирландкой, католичкой и жила в доме на сваях. После того как однажды на Рождество она сыграла роль Золотистого лютика в школьной пьесе, отношение к ней сразу изменилось, и теперь ей было даже лучше в школе, чем дома.

Дома всегда так много работы, Эгнис приходилось все время что-то стирать, гладить, скоблить, так как теперь Фред вообще почти не приносил денег домой. Он, пошатываясь, входил в комнату, пьяный, грязный, от него разило прогорклым пивом и виски, и начинал ругаться, ворчать по поводу еды, упрекал Эгнис за то, что она не может приготовить ему на ужин хороший кусок мяса, как бывало прежде, когда он возвращался с работы из города, а Эгнис только расстраивалась и бормотала: «Ну что я могу сделать, если нет денег?» Тогда он начинал ее оскорблять, всячески ее обзывал, а Маджи убегала к себе, в свою спальню, с силой захлопывая за собой дверь и иногда даже придвигая к ней комод. Потом ложилась в постель и долго еще дрожала. Иногда, когда Эгнис, торопясь, ставила на стол завтрак для Маджи, чтобы та не опоздала на поезд в школу, у нее под глазом красовался синяк, лицо было распухшим там, где Фред проходился по нему кулаком, и вообще у нее всегда был какой-то робкий, затравленный взгляд, который Маджи просто ненавидела. Следя за банкой сгущенного молока на плите, Эгнис цедила сквозь зубы:

– Бог видит, я делаю, что могу, так стараюсь, что даже сдираю кожу с пальцев ради него… Клянусь всеми святыми, так больше продолжаться не может.

Маджи мечтала только об одном: как бы поскорее убежать из дома.

Летом они порой развлекались, но всегда были настороже, опасаясь, как бы Фред не хлебнул лишнего. В первый день весны Фред вытаскивал из эллинга шлюпки и принимался работать как заведенный: весело насвистывая, конопатил их, красил зеленой краской, а то отправлялся ни свет ни заря за съедобными моллюсками или с бреднем за морскими звездами для наживки, и тогда в доме появлялись деньги, в больших кастрюлях на печи кипела густая рыбная похлебка по рецептам Лонг-Айленда или Новой Англии, а Эгнис со счастливым видом что-то напевала, ловко и быстро готовя обеды и сэндвичи для рыбаков, а Фред учил Маджи плавать в чистой протоке под железнодорожным мостом или брал с собой на берег, и она шлепала босыми ногами по мелководью, где водились моллюски и крабы с мягкими панцирями, а отдыхающие, бравшие напрокат лодки, в красивых модных жилетках, довольно часто протягивали ей двадцатипятицентовую монетку. Как было им всем хорошо летом, когда у Фреда наступал период трезвости! Они с удовольствием вдыхали запах теплой травы, свежесть прилива, пробивавшего себе путь через узкую бухточку, чувствовали приятное пощипывание от соленой воды и загара. Но как только появлялись деньги, Фред начинал пить, и теперь глаза у Эгнис были постоянно красными, и весь их бизнес шел к чертям собачьим. Маджи ужасно не нравилось покрасневшее, подурневшее лицо Эгнис, когда та начинала плакать, и она давала себе зарок, когда станет взрослой, никогда не плакать, что бы ни случилось.

Когда наступала хорошая везучая полоса, Фред говорил, что хочет доставить своей семье удовольствие, и все они, вырядившись, уходили из дома вместе с отцом Джо Ханса. – стариком Хансом, с густыми седыми усами, прыгающим на деревянной ноге. Они ехали на поезде на пляж и потом шли по деревянному настилу до парка развлечений в Холландс.

Там всегда было полно народу, и Маджи очень боялась, как бы невзначай не запачкать чем-нибудь свое красивое платьице. Там было так жарко, вовсю сияло солнце, а загорелые мужчины и женщины с пышными прическами лежали под наваленным на них сверху горячим песком, а Фред с Эгнис бродили вокруг в своих купальных костюмах. Маджи очень боялась больших пенистых волн, разбивающихся прямо у нее над головой. Даже когда Фред крепко держал ее, она все равно боялась и не хотела, чтобы он далеко заплывал.

Потом они одевались и, чувствуя, как чешется тело от песка, возвращались домой по деревянному широкому настилу, с обеих сторон которого стояли тележки, с которых торговали арахисом и воздушной кукурузой, и запах соленой воды смешивался с запахами «хот-догов», горчицы, пива, гремел прибой и пыхтела паровая машина, разгонявшая карусель, а эта ужасная толпа толкалась, пихалась, наступала на ноги. Она была слишком мала, и ничего не могла видеть поверх голов. Лучше было, когда Фред брал ее на плечи, хотя она, конечно, уже большая девочка и ей не к лицу ездить на папиной спине. Несмотря на то, что она такая маленькая, она постоянно одергивала подол своего светло-голубенького платьица, когда он у нее вдруг поднимался ветром, натягивая его на колени.