Джон Пассос - Большие деньги

– Ах, какое красивое, – улыбнулась сестра Элизабет. – Но все же не стоит…

Но Маджи уже и след простыл. Она прыгала от радости в гостиной перед Эгнис, обнимала ее, целовала.

– У меня никогда еще не было такого красивого платья, ей-богу!

Когда они ехали в Нью-Йорк по надземке, она только и болтала о новом платье.

Эгнис предупредила ее, что ланч у них будет в одном ресторане, где обычно собирается театральная публика.

– Как чудесно! – воскликнула Маджи. – Я еще никогда не бывала в настоящем ресторане. У него должно быть много денег, он богач.

– Ты права, он зарабатывает кучу денег, – ответила, как ни странно, заикаясь Эгнис, когда они пошли от станции к западной части города по Тридцать восьмой улице.

Но в ресторане Фреда не оказалось. Из-за столика им навстречу вышел высокий смуглый мужчина с длинным прямым носом, по всему виду исполненный собственного достоинства.

– Познакомься, Маджи, – сказала Эгнис, – это Фрэнк Мандевилл.

Маджи и вида не подала, что разочарована, что она всю дорогу рассчитывала увидать кого-то другого.

Актер, пожав ей руку, поклонился, как взрослой.

– Почему ты, Эгнис, никогда не говорила мне, что она такая красавица?… Какие глаза, какие волосы! – сказал он торжественным тоном.

У них был просто чудесный ланч, и после этого они поехали в театр Кейта и сели на свои места в партере. Маджи была так взволнована! Она сидела тихо, затаив дыхание. Еще бы – рядом с ней настоящий актер! Он сказал, что завтра уезжает на двенадцать недель на гастроли; это будет представление с пением и игрой на фортепиано, и Эгнис поедет с ним.

– А после нашего возвращения, – добавила Эгнис, – мы найдем хороший дом для моей маленькой девочки.

Маджи находилась в таком возбужденном состоянии, что вначале не вникла в смысл сказанного ею. Только позже, когда она лежала в своей кровати в пустом общежитии монастыря, до нее дошло, что все это значит, – выходит, ей придется проторчать все лето здесь, у сестер.

Осенью следующего года она навсегда покинула монастырь и теперь жила вместе с мистером и миссис Мандевиллами, как они обычно называли себя, в двух комнатах большого старого дома из песчаника с высоким крыльцом на Семьдесят девятой улице, снятых ими в поднаем у одного хиропрактика. Жить там Маджи нравилось, и она отлично ладила с театральным людом. Все они жили в апартаментах наверху, всегда так хорошо одетые, настоящие городские жители. Эгнис все время предупреждала ее быть поосторожнее, чтобы, не дай Бог, ее не испортили, потому что все актеры обращали внимание на ее голубые выразительные глаза, на ее кудряшки, как у Мэри Пикфорд, на ее свежее, абсолютно спокойное, неподвижное лицо, даже когда она рассказывала что-нибудь очень смешное.

Фрэнк Мандевилл обычно спал до полудня. Эгнис с Маджи приходилось довольно рано завтракать одним, и они осторожно перешептывались, чтобы его не потревожить, не разбудить. Они вместе смотрели через окно вниз, на улицу, на грузовики, экипажи, фургончики, а Эгнис рассказывала Маджи о театральных спектаклях, однодневных гастролях, о том, как она счастлива, потому что ведет теперь такую веселую, такую беззаботную жизнь, которую никак не сравнить с ее ежедневной нудной рутиной в Брод-Чэннел, о том, как она встретилась с Фрэнком Мандевиллем, когда он оказался на дне, ужасно хандрил и уже подумывал, не включить ли ему на кухне газ.

Он приходил к ним в пекарню каждый день, обычно часа в два дня, когда там уже не было посетителей, чтобы перекусить. Он жил неподалеку, на углу Сто четвертой улицы. Когда у него в кармане не осталось ни гроша, она сама платила за его завтраки и очень его жалела, а он, хотя и безработный, всегда вел себя как истинный джентльмен, а когда у него начался плеврит, угрожавший перейти в туберкулез, то она, такая одинокая и несчастная, решила наплевать на всех, на то, что о ней подумают, и переехала к нему, чтобы ухаживать за больным, да так с тех пор у него и осталась, и теперь вот они для всех друзей мистер и миссис Мандевилл, а он зарабатывает большие деньги, играя в своем мюзикле. Маджи расспрашивала о его партнерах – о Флориде Шварц, крупной женщине с грубым низким голосом и золотисто-каштановыми волосами, об этом ужасном восемнадцатилетнем молодом человеке с осиной талией, который вообще не обращал никакого внимания на нее, Маджи. Хиропрактика, жившего внизу, под ними, все называли Индейцем, и он был любовником Флориды, поэтому все они и оказались в его доме.

– Люди сцены все с причудами, – говорила Эгнис, – но у них просто золотые сердца.

Днем в передней комнате, где стояло пианино, они репетировали мюзикл Мандевилла. Актеры играли на разных инструментах, распевали песенки, а Манни, сценическое имя которого было Эдди Келер, исполнял какой-то эксцентрический танец и ловко подражал Хейзл Дауну. Все это казалось Маджи каким-то чудом, и она чуть не умерла от охватившего ее восторга, когда вдруг однажды за ужином, доставленным им из кулинарии, Мандевилл сказал, что ребенку нужно брать уроки пения и танца.

– Напрасная трата денег, Фрэнк, – сказал Манни, обгладывая куриную ножку.

– Манни, думай, о чем говоришь! – огрызнулась Флорида.

– Ее отец в прошлом неплохо пел и танцевал, – робко вступилась за своего прежнего мужа Эгнис.

В Нью-Йорке все строили свою карьеру, почему же она, Маджи, должна быть исключением? Теперь она каждый день ходила по Бродвею в студию, расположенную в том же здании, что и «Линкольн-сквер театр». В октябре там две недели подряд шел мюзикл Мандевилла. Почти каждый день после уроков за ней заходила Эгнис, и они, подкрепившись сэндвичем и стаканом молока в молочной, шли смотреть представление.

Эгнис всегда с восторгом отзывалась о миссис Шварц – какая она молодая, какая красивая на сцене и какой печальный, исполненный собственного достоинства Фрэнк, когда он выходит из-за кулис в своей накидке.

Зимой Эгнис тоже нашла себе работу – теперь она заправляла в артистическом кафе между Бруклином и Семьдесят второй улицей, вместе с мисс Фрэнклин, рыжеволосой дамой, теософкой, которая вложила в предприятие свой капитал. Им обеим приходилось там много работать, поэтому они с Маджи виделись только по вечерам, когда Фрэнк, Флорида и Манни, перекусив что-нибудь на скорую руку, бежали в свой театр на спектакль.

Они играли мюзикл Мандевилла в Ньюарке, когда Маджи впервые в своей жизни вышла на сцену. Она появлялась в середине спектакля «Все это умеют» с обручем, в голубом муслиновом платьице, которое ей не нравилось, потому что в нем она казалась совсем крохой, не старше шести лет, а на сцене нужно выглядеть достаточно взрослой. Она катала обруч по сцене, потом исполняла несколько па рэгтайма, потом поклон, как учили в монастыре, – и убегала за кулисы.