Джон Пассос - Большие деньги

Больше всего на пляже ей нравилась одна игра, когда нужно было по узким лаковым дощечкам закатывать мячик в луночки с указанными над ними числами, а там стоял япошка в белой накрахмаленной рубашке, а за его спиной полки с самыми заманчивыми предметами, которые выдавались победителям в качестве призов: чайнички, маленькие фарфоровые фигурки китайцев, которые все время кланялись, вазочки для цветов, целые ряды красивых японских кукол, у некоторых даже с настоящими ресницами, чашки, миски, кувшинчики. Однажды Маджи там выиграла маленький чайничек в виде слоненка и долгие годы хранила его. Фреду с Эгнис, по-видимому, не нравился этот маленький япошка, раздававший призы, но Маджи находила его очень симпатичным – у него такое гладкое лицо, такой смешной едва слышный голос, а губы и веки так резко очерчены, как у куклы, и к тому же у него были длинные-длинные ресницы.

Маджи вдруг захотелось уложить его к себе в постель, как куклу. Когда она сказала об этом Фреду с Эгнис, те покатились со смеху, так что ей даже стало стыдно.

Но больше всего ей нравился здесь, на Голландском пляже, театр водевилей. Как только они туда входили и за ними закрывалась стеклянная дверь, сразу же умолкали смех, шум, галдеж толпы. Когда они вошли, шел кинофильм. Кино ей не нравилось, больше всего на свете она любила следующий номер программы – песни с иллюстрациями, когда зрителям демонстрировали картины, изображающие красивых мужчин и женщин в ярких как цветы, нарядах, в шляпках с широкими полями, а рядом с ними написанные слова песен вперемешку с ромашками и незабудками. Женщина с мужчиной на сцене пели их, обращаясь к затемненному залу.

После этого начинался водевиль. На сцене появлялись акробаты, дрессированные моржи, мужчины в соломенных шляпах, откалывающие смешные шутки, а девушки танцевали. Однажды это были девушки из «Веселой вдовы» – в своих больших черных шляпах, лихо сдвинутых на лоб, в узких, облегающих платьях голубого, зеленого, фиолетового, желтого, оранжевого и красного цветов с длинными шлейфами, а красивый молодой человек в сюртуке-визитке по очереди танцевал с каждой из них вальс.

Но при посещении Голландского пляжа их могла подстерегать одна неприятность. Дело в том, что Фред мог там встретить друзей и тогда время от времени то выходил через вращающиеся стеклянные двери, то снова возвращался в зал, и у него уже весело поблескивали глаза, изо рта густо пахло виски и маринованным луком, и тогда хорошее настроение пропадало, все было испорчено, и Маджи снова видела знакомый тревожный, затравленный взгляд Эгнис. Становилось ясно, что на сегодня развлечения закончились. В последний раз, когда они пошли туда все вместе, то потеряли Фреда на пляже. Они его искали повсюду, но так и вернулись домой без него. Эгнис так громко рыдала, что все в поезде на нее оглядывались, а Эд Отис, знакомый кондуктор, друг Фреда, утешал ее, уговаривал не принимать всего так близко к сердцу, но от его добрых слов Эгнис заливалась еще громче. Маджи стало так невыносимо стыдно, что она решила либо немедленно убежать, либо покончить с собой, как только вернется домой, чтобы больше никогда не видеть эти осуждающие их лица попутчиков.

Фред так и не объявился и на следующий день, как обычно бывало. Пришел Джо Хайнс и сказал, что один его приятель видел как Фред кутил в Бруклине, и что, вероятно, скоро домой он не вернется. Эгнис отправила ее в постель, и она еще долго, несколько часов слышала на кухне их тревожные голоса. Маджи проснулась, вздрогнув оттого, что Эгнис в своей ночной рубашке укладывалась спать рядом с ней. Щеки у нее пылали, и она только повторяла:

– Какие у него расшатанные нервы, разве он может быть путевым обходчиком? Маджи… Ну разве возможно и дальше выносить такую собачью жизнь, скажи мне, милая девочка?

– Я уверена, что когда он вернется, то снова станет куролесить, все начнется сначала, как это ни ужасно, – сказала Маджи.

– Да, что-то в этом роде… Ах, как все же это ужасно! Я просто не могу больше этого выносить. Бог видит, как я мучаюсь, от работы у меня слезает кожа с пальцев…

Вдруг Маджи весело воскликнула:

– Ну и пес с ним! Кошки нет, мышки радуются! – Она страшно удивилась, как громко смеялась ее присказке Эгнис, хотя вскоре после приступа смеха она снова расплакалась.

В сентябре, когда Эгнис приводила в порядок платья Маджи к новому учебному году, к ним пришел человек от хозяина и потребовал уплатить за квартиру за три месяца. От Фреда не было никаких известий, кроме одного письма, в котором он сообщал, что ввязался в драку, его арестовали, он провел две недели в тюрьме, но теперь у него есть работа и он будет очень скоро дома, вот только все придет в норму. Маджи знала, что они задолжали пять долларов за квартиру и еще двадцать бакалейщику за продукты. Эгнис вернулась на кухню после нелицеприятного разговора с этим человеком с искаженным, опухшим от слез лицом, сказала, что они переезжают в город.

– Я всегда говорила Фреду Доулингу: наступит такой день, когда я уже больше не выдержу. После всего этого пусть остается здесь один, если хочет.

Какой это был отвратительный день, когда они со своими двумя чемоданами и ужасно старым прогнившим от сырости сундуком добрались до вокзала с помощью Джо Хайнса, который всегда оказывался под рукой, когда Фред вдруг исчезал с горизонта, и всегда как мог помогал Эгнис. Поезд доставил их в Бруклин. Оттуда Эгнис сразу направилась к отцу с матерью, которые жили на Фултон-стрит, под наземной железной дорогой, в задних комнатах небольшого магазинчика обоев. Старик Фишер был обойщиком и штукатуром, и потому весь его дом провонял клейстером, известкой, скипидаром. Это был маленький седовласый человечек, и его жена, миссис Фишер, очень походила на него, только у него были седые висящие усы, а у нее их не было. Они выделили Маджи матрац, положив его на пол в гостиной, но по их хмурому виду она сразу догадалась, что будет им в тягость. Они ей тоже сразу не понравились, и вообще она ненавидела этот Бруклин.

Какое же они испытали облегчение, когда однажды вечером, еще до ужина, Эгнис вернулась домой в своем модном городском платье, такая стильная, и сообщила, что нашла себе место поварихи в обеспеченной семье на Бруклин-гейте и теперь собирается отправить Маджи на учебу к сестрам-монахиням.

За все время пребывания в монастыре, с той минуты, когда она впервые вошла в вестибюль этого мрачного серого каменного здания с белой мраморной скульптурой в центре, Маджи никак не могла преодолеть глубоко засевшего в ее душе страха.

Маджи никогда особенно не привлекала религия, и она постоянно пугалась сестер в их черных одеяниях до пят, с их бледными руками, торчащими из-под белых жестких накрахмаленных отворотов, пугалась большой темной церкви, в которой было полно свечей, стояла исповедальня и громко читался катехизис, пугалась звона маленького колокольчика во время мессы, когда всем полагалось закрыть глаза, ибо на них нисходила Божья благодать, сам Спаситель среди ангелов и голубей, в ярком своем янтарном свечении. Как, однако, смешно! Эгнис позволяла ей гонять по дому голышом, а там, в монастыре, даже когда она раз в неделю принимала ванну, сестры заставляли ее купаться завернутой в простыню, приходилось даже намыливаться вслепую, чтобы, не дай Бог, кто-нибудь не увидал ее обнаженного тела.