Джон Пассос - Большие деньги

Вся зима, по сути дела, были длинной прелюдией к Рождеству, и все девочки оживленно рассказывали о том, чем будут заниматься в дни праздника, и только для Маджи Рождество ничего хорошего не сулило – поздний скучный обед с Эгнис и со стариками, да один-два подарка. Эгнис была такой бледной, она, по-видимому, смертельно устала, стряпая праздничный обед для семьи, у которой работала. Но она все же принесла ей чулок в сеточку, набитый конфетами, и красивую куклу с золотистыми волосами, которая умела открывать и закрывать глаза. Но Маджи все равно было не по себе, ей хотелось плакать. Нет даже елки! Сидя за столом, она придумывала, что скажет девочкам, когда вернется в монастырь. Нужно только побольше воображения.

Эгнис поцеловала ее на ночь, пожелав спокойной ночи, и уже облачалась в свою поношенную коротенькую шубку, чтобы вернуться на работу в Бруклин-гейтс, как вдруг неожиданно к ним закатился Фред под очень большой мухой и пригласил их всех на вечеринку. Они, конечно, никуда не пошли, а Эгнис, расстроившись от его пьяного появления, расплакалась. Маджи лежала на своем матраце в гостиной стариков и думала, как все же отвратительно быть бедной да еще и иметь такого отца, как Фред.

Как ей было невыносимо противно слоняться из угла в угол в доме родителей Эгнис все каникулы! Там не было места для игр, и старики сурово бранили ее за малейшую шалость. Как здорово оказалось все же вернуться в монастырь, где по крайней мере есть спортивный зал, и можно поиграть в баскетбол и похихикать на переменке с подружками. Зимний семестр стремительно приближался к Пасхе. Незадолго перед этим было ее первое причастие. По такому случаю Эгнис сшила ей белое платье, а сестры, вытаращив от удивления глаза, смотрели на нее, удивляясь, какая она ладненькая, какая красивая с этими ее золотистыми завитушками и голубыми, как у ангелочка, глазами. Миннетт Харди, курносая девушка постарше ее, вообще словно чокнулась и теперь постоянно снабжала ее на площадке для игр жевательной резинкой в шоколадной облатке, завернутой в клочки бумажки, на которой были нацарапаны нежные послания: «Золотистому лютику от любящей ее Миннетт» – ну и что-то еще в этом роде.

Как ей не хотелось, чтобы кончался учебный год, но конец все же наступил. Не имея никаких определенных планов на лето, она, следовательно, не могла поделиться ими с подругами. Она очень выросла за это лето, стала довольно долговязой, а грудки ее начали заметно выпирать. Жаркая душная погода, казалось, никогда не кончится, и ей приходилось изнывать от жары и безделья в доме стариков. Как все же ей было с ними противно! Старая миссис Фишер постоянно напоминала ей, что на самом деле она не родная для Эгнис, и ее дочь, по ее мнению, совершает большую глупость, воспитывая ребенка от такого неуправляемого человека, как Фред. Они старались загрузить ее домашней работой, чтобы тем самым хоть как-то оправдать ее содержание, а в результате постоянно вспыхивали перебранки, ссоры, лились слезы.

Какой же счастливой почувствовала себя Маджи, когда однажды, наконец, пришла Эгнис и заявила, что теперь у нее новая работа и они вместе поедут в Нью-Йорк, где отныне и будут жить.

От радости громко завопив, она запрыгала:

– Как здорово, как хорошо, Эгнис, мы с тобой разбогатеем!

– Хлипкая надежда, – возразила Эгнис, – но все равно лучше, чем быть служанкой.

Отправив свои чемоданы и дорожные сундучки багажом через транспортную контору, они поехали до Нью-Йорка на электричке, а потом сели на метро, чтобы добраться до верхней части города.

Улицы на Вест-Сайде казались Маджи поразительно длинными, широкими и солнечными. Они теперь будут жить вместе с семьей Франчини в небольшом доме на углу того же квартала, где на Амстердам-авеню находилась пекарня, где и будет работать Эгнис. Им выделили на двоих маленькую комнатку, но там стояла клетка с канарейкой, на подоконниках множество горшков с цветами, а чета Франчини – толстая веселая парочка – к каждой еде подавала пирожки с глазурью. Миссис Франчини была сестрой Фишера, отца Эгнис.

Они не разрешали Маджи играть с ребятами, живущими в их квартале. Франчини утверждали, что это небезопасно для таких девочек, как она. Ей позволяли выходить из дома только раз в неделю, в воскресенье вечером. Все вместе они доходили до Драйва, оттуда до гробницы генерала Гранта и обратно. От такой медленной прогулки по людным улицам со стариками на буксире у нее ужасно болели ноги. Все лето она мечтала о роликовых коньках, но все же была вынуждена отказаться от этой идеи, настолько ее запугали Франчини и монашенки, постоянно твердившие об опасностях, подстерегающих молодых девушек на улицах. Она, правда, не знала, чего ей там так уж бояться. Ей нравилось помогать Эгнис и Франчини в пекарне.

Осенью она вернулась в монастырь. Однажды днем, вскоре после возвращения с рождественских каникул, к ней пришла Эгнис. Как только Маджи открыла дверь в гостиную для свиданий с родителями и близкими, то сразу заметила, какие у нее красные глаза, и тут же поинтересовалась, в чем дело. Оказывается, в пекарне все радикальным образом изменилось. Несчастный мистер Франчини внезапно скончался от сердечного приступа прямо У печи, а его жена теперь собирается уехать жить в деревню к своему дяде Джо Фишеру.

– Но есть еще кое-что, – загадочно добавила Эгнис и тут же, улыбнувшись, густо покраснела. – Только пока я тебе об этом не скажу. Ты, пожалуйста, не думай, что твоя Эгнис такая плохая, такая злая женщина, просто я не могу выносить одиночества.

Маджи едва не запрыгала от радости.

– Значит, возвращается Фред?

– Нет, дорогая, дело не в этом. – И, поцеловав ее на прощанье, Эгнис вышла.

На Пасху Маджи пришлось остаться в монастыре на все каникулы. Эгнис написала, что сейчас не может ее взять. Но в школе остались и другие девочки, и вместе им было весело. Однажды Эгнис приехала за ней. Привезла с собой прямо из магазина коробку с новым темно-синим платьем, маленькой соломенной шляпкой с розовыми цветочками. Как приятно все же слышать шелест тонкой оберточной бумаги, когда открываешь коробку! Маджи сбегала в спальню, надела новое платье, и сердце ее сильно застучало от счастья – в самом деле, такого красивого взрослого платья у нее еще никогда не было. Ей было всего двенадцать, но даже если судить по тому, что она увидела в маленьком зеркальце, которое воспитанницам только и дозволялось иметь здесь, она выглядит уже совсем как взрослая. Спускаясь бегом вниз по серой каменной лестнице, она споткнулась и упала прямо в объятия сестры Элизабет.

– Ты куда так торопишься?

– Моя мама приехала, чтобы забрать меня. Она повезет меня на вечеринку с отцом и вот купила мне новое платье.