Уильям Теккерей - Базар житейской суеты. Часть 1

И добрая сестрица пошла назадъ, въ твердой увѣренности, что сочинила доброе дѣло. Но увы! лишь-только кучеръ двинулся съ мѣста, миссъ Ребекка Шарпъ, выставивъ изъ коляски свое блѣдное лицо, бросила со всего размаха прощальный подарокъ, и знаменитое твореніе доктора Самуила Джонсона, перекувыркиваясь и дѣлая рикошеты, прикатилось обратно къ желѣзнымъ воротамъ «Академіи для благородныхъ дѣвицъ». Джемима обомлѣла отъ изумленія и страха.

— Ахъ, какъ!.. Ну, я никогда… сказала она, какая смѣлая!..

Но ужасъ оковалъ языкъ сестрицы, и начатыя сентенціи остались неоконченными.

Коляска покатилась быстро; желѣзныя ворота затворились, колокольчикъ собралъ въ танцклассъ благородныхъ воспитанницъ миссъ Пинкертонъ. Широкій міръ открылся передъ двумя молодыми леди. Прощай, Чизвиккскій проспектъ.

Показавъ свою храбрость надъ несчастнымъ словаремъ, укатившимся къ ногамъ изумленной Джемимы, миссъ Ребекка Шарпъ приняла самодовольный видъ, и съ улыбкой на блѣдныхъ щекахъ облокотилась на подушку..

— Прощай Академія! воскликнула миссъ Шарпъ, пусть старая дѣвка припоминаетъ на досугѣ, какъ меня звали!

Миссъ Седли была озадачена выходкой своей подруги почти столько же, какъ бѣдная Джемима, потому-что, можете представить, прошло не болѣе одной минуты, какъ она оставила свой пансіонъ, державшій ее шесть лѣтъ въ своихъ четырехъ стѣнахъ. Въ одну минуту, разумѣется, не могутъ разлетѣться по воздушному пространству впечатлѣнія школы, гдѣ первоначально развились наши мысли и чувства. Что я говорю? Мнѣ случалось видѣть и такихъ особъ, которыя сохранили на всю жизнь воспоминанія школьныхъ лѣтъ. Я знаю, напримѣръ, одного старого джентльмена лѣтъ семидесяти, который однажды, явившись на завтракъ съ испуганнымъ лицомъ, сказалъ мнѣ съ величайшимъ волненіемъ:

— Вообразите, мистеръ Теккерей, я видѣлъ сонъ, ужасный, страшный сонъ…

— Какой, смѣю спросить?

— Мнѣ грезилось, будто докторъ Рейнъ высѣкъ меня розгами! Фантазія, какъ видите, перекинула этого джентльмена за шестьдесятъ лѣтъ назадъ, къ блаженнымъ временамъ школьной жизни. Еслибъ докторъ Рейнъ явился изъ-за могилы съ розгою въ рукахъ, семидесяти-лѣтній старецъ, я увѣренъ, сталъ бы передъ нимъ на колѣни, испрашивая помилованья какъ провинившійся школьникъ. Что жь мудреного теперь, если миссъ Седли въ нѣкоторой степени поражена была ужасомъ и страхомъ при выходкѣ своей дерзкой подруги?

— Какъ это вы осмѣлились, Ребекка? сказала наконецъ миссъ Седли, послѣ продолжительной паузы, что вы надѣлали?

— Какъ что? Перекувыркнула Джонсона, вотъ и все тутъ.

— Бросить прощальный подарокъ!

— Э, полноте! Неужьто вы думаете, что миссъ Пинкертонъ пустится за нами въ погоню?

— Конечно нѣтъ; однакожь…

— Терпѣть я не могу этотъ домъ, и надѣюсь, глаза мои не увидятъ больше заведенія старой дѣвки, продолжала съ ожесточеніемъ миссъ Ребекка Шарпъ; о, еслибъ Темза выступила изъ береговъ и затопила миссъ Пинкертонъ съ ея тюрбаномъ!

— Тсс!

— Что съ вами, Амелія? Неужели вы боитесь, что насъ подслушаютъ, и старая дѣвка поставитъ насъ въ темный уголъ?

— Нѣтъ, нѣтъ; однакожь…

— Или вы думаете, что этотъ чорный лакей перескажетъ мою повѣсть старой дѣвкѣ? продолжала запальчиво миссъ Ребекка, пусть онъ; если хочетъ, идетъ къ миссъ Пинкертонъ и объявитъ отъ моего имени, что я ненавижу ее отъ всего моего сердца, и что я желаю отъ всей души доказать ей эту ненависть на самомъ дѣлѣ. Пусть идетъ. Цѣлыхъ два года я терпѣла отъ нея насмѣшки всякого рода. Ни отъ кого, кромѣ васъ, Амелія, я не слыхала дружеского и ласкового слова, и всѣ въ этомъ заведеніи могли безнаказанно обижать меня потому только, что я не имѣла счастія пользоваться благосклонностью старой дѣвки. Цѣлыхъ два года болтала я безъ умолка по-французски въ нисшихъ классахъ до того, что мнѣ самой наконецъ опротивѣлъ материнскій языкъ. А не правда-ли, я очень хорошо сдѣлала, что обратилась къ миссъ Пинкертонъ съ французскимъ комплиментомъ? Пусть ее бѣснуется, какъ фурія. Vive la France! Vive Bonaparte!

Подобныя восклицанія, должно замѣтить, считались въ ту пору самымъ нечестивымъ злословіемъ въ устахъ всякой честной Англичанки. Сказать «Vive Bonaparte» значило почти то же, что пожелать многая лѣта Люциферу и его нечестивымъ легіонамъ. Миссъ Амелія затрепетала.

— Ахъ, Ребекка, Ребекка, какъ вамъ не стыдно питать въ душѣ такія нечестивыя мысли! воскликнула миссъ Седли.

— Vive Bonaparte, и да погибнетъ старая дѣвка! вскричала миссъ Шарпъ.

— Мщеніе великій грѣхъ, мой ангелъ.

— Можетъ-быть; но я совсѣмъ не ангелъ.

И, сказать правду, титулъ ангела никакимъ образомъ не могъ примѣниться къ миссъ Ребеккѣ Шарпъ.

Коляска между-тѣмъ медленно продолжала катиться по правому берегу Темзы. Подруги разговаривали все въ такомъ же тонѣ, обращая рѣчь на свѣжія воспоминанія пансіонской жизни. Приведенный нами отрывокъ изъ этой бесѣды характеризуетъ нѣкоторымъ образомъ нравственныя свойства миссъ Ребекки Шарпъ, и читатель, конечно, догадался, что она порядочный мизантропъ или, если угодно, мизогинистъ потому-что мужчины еще не входили въ кругъ ея наблюденій, и стало-быть не могли сдѣлаться предметомъ ея ненависти. Всѣ обходились съ нею дурно; сказала сама Ребекка, и мы въ свою очередь увѣрены, что если какая-нибудь особа, мужского или женского пола, подвергается дурному обхожденію въ какомъ бы то ни было обществѣ, значитъ, она сама, такъ или иначе, заслуживала это обхожденіе. Міръ, по нашему мнѣнію, то же что зеркало, въ которомъ каждый видитъ отраженіе своего собственного лица. Бросьте на наго сердитый взглядъ, и онъ въ свою очередь будетъ хмуриться на васъ; улыбнитесь ему, и онъ тоже подаритъ васъ добродушною улыбкой. Всякой мизантропъ, кто бы онъ ни былъ, виноватъ прежде всего самъ, и отнюдь не имѣетъ безъусловного права жаловаться на толпу и презирать людей: это аксіома въ моихъ глазахъ. Что касается до миссъ Ребекки, достовѣрно по крайней мѣрѣ то, что она никому и никогда не дѣлала никакого добра въ томъ обществѣ, среди которого жила: что жь мудреного; если двѣ дюжины дѣвочекъ не имѣли въ свою очередь ни малѣйшей привязанности къ этому мизантропу въ женской юбкѣ?

Отецъ миссъ Шарпъ былъ художникъ, и давалъ нѣсколько времени уроки въ учебномъ заведеніи миссъ Пинкертонъ. Это былъ смышленый малый, весельчакъ, беззаботный поэтъ, съ рѣшительной наклонностью занимать деньги, гдѣ ни попало, и пропивать ихъ въ первомъ трактирѣ. Пьяный, онъ обыкновенно шумѣлъ въ своей квартирѣ, и проспавшись на другой день съ головною болью, сердился на человѣчество вообще и на художниковъ въ особенности, не умѣвшихъ по достоинству оцѣнить его артистического таланта. Такъ-какъ онъ могъ содержать себя не иначе какъ съ величайшимъ трудомъ, и притомъ лишился почти всякого кредита между трактирщиками предмѣстья Сого, гдѣ была его квартира, то, для поправленія своихъ обстоятельствъ, онъ придумалъ жениться на Француженкѣ, отставной оперной дѣвицѣ, потерявшей свое мѣсто. Плодомъ этого брака была миссъ Ребекка, не считавшая, впрочемъ, нужнымъ объяснять со всѣми подробностями свое происхожденіе съ матерней стороны. Она разсказывала первоначально, что предки ея съ матерней стороны были какіе-то Entrechats, извѣстные всей Гасконіи по древности и благородству своего рода. Это служило предметомъ гордости для миссъ Ребекки. Замѣчательно, впрочемъ, что, по мѣрѣ возвышенія своего на почетныхъ ступеняхъ общественной лѣстницы, миссъ Шарпъ постепенно возвышала геральдическое достоинство своихъ предковъ.