Кришан Чандар - Вечер в Гурджане

Прости, что так долго не писал тебе. Право, не сумею объяснить почему – должно быть, я старался забыть об измене Аоши или был поглощен созерцанием последнего акта трагической любви Джагдиша.

«Как, – скажешь ты, – Джагдиш, этот толстяк (хотя, впрочем, не так-то уж он толст), с его вечной улыбкой на губах, этот страстный охотник, поклонник бриджа и пива, тоже может любить? Неужто такой человек способен испытывать пылкие чувства любви?»

Дорогой мой, на это я могу ответить, что… Впрочем, нет, лучше сначала я расскажу тебе о тех краях, где мы с ним провели последние полтора месяца. Окружающая нас обстановка играет большую роль не только в любви, но и во всей нашей жизни. Насколько тесно связаны друг с другом любовь и обстановка, можно воочию увидеть на примере влюбленного безумца Меджнуна, [1]обреченного на блуждания по пустыне, на примере «пробивателя гор» Фархада. [2]Впрочем, зачем далеко ходить? На твоей родине, в Пенджабе, могучие струи Ченаба [3]хранят заложником любви прекрасную историю страсти Сохни и Махинвала, [4]а очаровательная, трогающая сердце история привязанности Хир и Ранджхи, [5]кажется, висит распятой на кресте диких обычаев и кастовых предрассудков. Но, впрочем, если говорить правду, то мы по большей части не умеем отдавать всю свою любовь одному избранному существу. Если мы и любим, так только самих себя.

Человеческая любовь сама по себе в сущности нечто совершенно ничтожное, неуловимое и неосязаемое! Ну, что такое любовь? Слияние двух бьющихся сердец и только. И лишь обстановка, окружающая влюбленных, способна вознести их любовь до мудрых философских высот или низвергнуть ее в бездну отвратительных низостей. Отказ от великой роли окружающей нас обстановки равносилен отказу от величия жизни. То же самое говаривал, бывало, и бедняга Джагдиш, но теперь прочти об этом в его глубоко запавших, обведенных темными кругами глазах. В глубине их затаилась невыносимая скорбь и мука, которые можно прочесть только в глазах затравленной и брошенной на произвол судьбы трепещущей газели.

Но прежде всего я хочу рассказать тебе об этом месте. Оно расположено на высоте семнадцати тысяч футов над уровнем моря. На таком возвышенном месте человеческая любовь тоже делается возвышенной. В мыслях и впечатлениях непроизвольно, помимо сознания происходит совершеннейший переворот. Человеком вдруг овладевает удивительный восторг, экстаз, дыхание учащается, и он испытывает такое ощущение, как будто сбросил с плеч груз, который ему до сих пор приходилось тащить на себе. Посмотришь вверх – так и хочется воспарить в небесную синь, а глянешь вниз – далеко-далеко, на многие мили тянутся цепи высоченных обрывистых гор. Скользнув по горным кручам и долинам, взгляд в одно мгновение переносится на равнины, лежащие далеко внизу, и последнее, что можно увидеть в необъятной дали, это сверкающий, словно серебряная струна, Джелам. [6]Забравшись на такую высоту, человек сразу забывает о всем низком, вульгарном и пошлом и начинает чувствовать себя чистым и незапятнанным, как этот белый снег, в ослепительном блеске которого таятся и безмолвие смерти и чистота природы.

Только здесь я почувствовал, сколь жалка и отвратительна любовь Аоши, сколь она ограниченна! Это та любовь, которая может теплиться лишь где-нибудь в гостиной, и, словно нежный тропический цветок, распускается только на узенькой грядке, под стеклянным колпаком, и постоянно нуждается в искусственном свете, искусственном тепле и искусственном подкармливании. Гостиная, шелковые сари, искусственный смех, искусственные, надуманные фразы! Право, сейчас я начинаю задумываться – действительно ли я любил Аошу, или это было всего лишь результатом окружающей ее искусственной обстановки? Стоило мне только вырваться оттуда на открытый вольный простор, как я тотчас же позабыл об этой любви! Здесь ослепительно блистают молнии, небо раскалывает гром, с высот низвергаются потоки дождя, выпадает град, глаза ослепляет снег. Но вот несколько быстрых и сильных порывов ветра – и восток уже чист. Небо прекрасное, голубое. Солнце сияет высоко над головой, словно круглый золотой таз, широко раскинув крылья, парит прекрасный, как небесная гурия, горный орел.

Мы откидываем сетчатый полог палатки. В руках у нас пиалы с дымящимся кофе, за плечами ружья. Мы выглядываем наружу. Всюду снег. Воздух недвижим. Небо чистое. Медленно, не торопясь, мы пьем кофе, а потом, надев поверх кожаных ботинок неуклюжие сапоги, сплетенные из рисовой соломы, отправляемся на поиски дичи. Ее здесь сколько душе угодно – дикие козы, медведи, мускусные олени, волки. Последние, между прочим, занимаются тем, что охотятся на сбившихся с пути усталых охотников. И часто ночной порой несчастный сторож, оставленный стеречь палатку, и его отважная собака, сидя у пылающего костра, с отчаянием смотрят друг на друга. За стенами палатки в непроглядной тьме свистит ветер, воют волки. Затем вдруг раздается ужасный, леденящий душу грохот падения снежного обвала, который словно заполняет собой всю вселенную. Потом наступает безмолвие – великое безмолвие, смерть и покой. Охотник не вернулся, охотник никогда больше не вернется. Гоняясь за дичью, он сам стал добычей! Кости его погребены глубоко под огромной толщей снега, а над его снежной могилой пляшут волки!

Но не беспокойся, друг! Мы живы, здоровы и невредимы и успели уже промыслить около дюжины медведей, мускусных оленей и волков!

Ниже, к западу, в каких-нибудь двух милях от того места, где мы раскинули охотничий лагерь, находится очаровательное место Гурджан. Никогда в жизни не приходилось мне видеть более прелестного местечка. До него не будет и двух миль, но как тяжела туда дорога! В некоторых местах так скользко, что если путник поскользнется и не сумеет удержать равновесия, то в мгновение ока он оказывается на дне глубокой, в несколько сот футов глубиной, засыпанной снегом пропасти. Правда, к этому времени мы уже успели в какой-то мере познакомиться с дорогой, но из-за постоянных снегопадов и дождей нам каждый день приходится прокладывать новую тропинку. Сколько ни привыкай, но даже, когда спокойно и неторопливо продвигаешься вперед и взгляд ненароком скользнет вправо или влево, то по всему телу невольно пробегает дрожь при виде разверзшихся у ног бездонных пропастей!

В летнюю пору не найти, пожалуй, лучшего места для отдыха, чем Гурджан. Удивительно, что тысячи пилигримов, которые каждый год направляются к Гульмаргу, [7]даже и не подозревают, что оттуда до Гурджана рукой подать. В Гурджане повсюду видны лежащие на горных вершинах шапки снега, а между гор втиснуты ровные низины, на которых летней порой растет нежная и мягкая, словно шелк, трава. Кое-где, в лощинах между горами, высятся кряжистые массивные тунговые деревья, которые в ливень и снегопад отлично заменяют путнику палатку.