Уильям Теккерей - Базар житейской суеты. Часть 3

Среди сценъ и связей этого рода, тихихъ и скромныхъ, малютка Джорджъ перевалился изъ младенческаго возраста въ дѣтскій, и вышелъ мальчикомъ деликатнаго сложенія, чувствительнымъ, повелительнымъ, самовластно распоряжавшимся своей мамашей, которую однакожь любилъ онъ безпредѣльно. Онъ командовалъ безъ исключенія всѣми особами, жившими подъ одною съ нимъ кровлей. Чѣмъ больше выросталъ онъ, тѣмъ больше озадачивалъ всѣхъ своимъ высокомѣрнымъ обхожденіемъ и удивительнымъ сходствомъ съ миньятюромъ отца. Онъ распрашивалъ обо всемъ, обнаруживая при каждомъ случаѣ изумительное любопытство. Глубокомысленность его замѣчаній озадачивала въ высшей степени престарѣлаго дѣда, и онъ расказывалъ въ своемъ клубѣ удивительныя исторіи насчетъ геніальности своего внука. Къ своей бабушкѣ юный Джорджъ питалъ ссвершеннѣйшее равнодушіе. Всѣ, каждый и каждая, утверждали единодушно, что такого чуднаго мальчика еще не было во вселенной. Думали, впрочемъ, что Джорджинька наслѣдовалъ гордость своего отца, и это мнѣніе оказывалось справедлимымъ.

Когда минуло ему шесть лѣтъ, Доббинъ началъ писать чаще и чаще. Крестный отецъ желалъ знать, поступилъ ли Джорджинька въ школу, или наняли для него домашнихъ учителей. Въ томъ и другомъ случаѣ, майоръ изъявлялъ надежду, что малютка оправдаетъ лестныя ожиданія своей мам а . Какъ опекунъ и крестный отецъ, мистеръ Доббинъ позволялъ себѣ питать лестную увѣренностъ, что ему позволятъ взять на себя издержки по воспитанію Джорджа, слишкомъ отяготительныя для бѣдной вдовы. Словомъ, честный Вилльямъ всегда думалъ объ Амеліи и своемъ крестникѣ, и по его распоряженію лондонскія агенты снабжали юнаго Джарджа книжкаи, картинками, рисовальными ящичками, конторками и вообще всѣми возможными орудіями, изобрѣтенными для наставленія и забавы. Дня за три, до имянинъ шестилѣтняго Джорджа, какой-то джентльменъ въ одноколкѣ, сопровождаемый слугою, подъѣхалъ къ дачѣ мистера Седли, и сказалъ, что ему нужно видѣть молодого Джорджа Осборна. То былъ мистеръ Вульси, военный портной изъ улицы Кондюитъ, явившійся, по приказанію майора, снять мѣрку съ юнаго джентльмена, чтобы сшить для него пару суконнаго платья. Въ свое время, онъ имѣлъ счастье работать на капитана Осборна, родителя молодого джентльмена.

Случилось также, безъ сомнѣнія по желанію майора, что сестрицы его, дѣвицы Доббинъ, заѣзжали въ своей фамильной каретѣ на Аделаидины Виллы, и брали Амелію съ ея сыномъ на прогулку. Любезность этихъ леди и покровительственный ихъ тонъ были не совсѣмъ пріятны для мистриссъ Эмми; тѣмъ не менѣе однакожь, слѣдуя влеченію своей уступчивой натуры, кроткая вдова охотно подчимялась ихъ услугамъ. Ктому же, карета съ фамильными гербами доставляла неизмѣримое наслажденіе юному Джорджу. По временамъ, снисходительныя леди отпрашивали къ себѣ малютку погостить на денекъ, и малютка съ радостію всегда готовъ былъ ѣхать въ ихъ превосходный домъ на Денмарк-Гиллѣ, окруженный превосходнымъ садомъ, гдѣ въ оранжереяхъ были чудесный виноградъ и персики, которые Джорджъ очень любилъ,

Однажды, дѣвицы Доббинъ явились къ мистриссъ Эмми въ веселомъ расположеніи духа, и сказали, что у нихъ вертится на языкѣ такая новость, которая, нѣтъ сомнѣнія, доставитъ большое удовольствіе мистриссъ Осборнъ.

— Дѣло идетъ о братѣ Вилльямѣ, сказали дѣвицы Доббингь.

— Право? что жь это такое?

— Догадайтесь сами,

— Майоръ Доббинъ ѣдетъ въ Англію? спросила обрадованная мистриссъ Эмми.

— О, нѣтъ, нѣтъ, совсѣмъ не то.

Дѣвицы Доббинъ имѣли основательныя причины думать, что дорогой ихъ братецъ вступаетъ въ бракъ съ прекрасной родственницей Амеліина друга, съ миссъ Глорвиной Одаудъ; сестрой сэра Михаила Одауда, проживавшаго, съ нѣкотораго времени, въ Мадрасѣ.

— Мы очень рады, сказали въ заключеніе дѣвицы Доббинъ. Всѣ говорятъ, что миссъ Глорвина — прекрасная и доетойная дѣвушка.

Рада была и мистриссъ Эмми, хотя изъ груди ея, при этой вѣсти, вырвалось довольно грустное восклицаніе.

— Дай Богъ счастья доброму майору, сказала мистриссъ Эмми, — но мнѣ кажется… я ошибаюсь, конечно… впрочемъ, какъ знать? — видите ли: Глорвина едва-ли похожа на добрую, несравненную полковницу Одаудъ… а съ другой стороны… ничего… право, я очень рада.

И дѣйствуя подъ вліяніемъ таинственнаго побужденія, котораго смыслъ остается для меня непостижимою загадкой, Амелія взяла на руки своего Джорджиньку и поцаловала его съ необыкновенною нѣжностью. Глаза ея подернулись влагой, когда она опустила малютку и уже впродолженіе всей прогулки не сорвалось съ ея языка ни одного путнаго слова… хотя не подлежало ни малѣйшему сомнѣнію, что мистриссъ Эмми была очень, очень рада.

Мы обязаны возвратиться на короткое время къ тѣмъ изъ нашихъ гемпширскихъ друзей, которые такъ жестоко были обмануты въ своихъ ожиданіяхъ относительно распоряженія мірскими благами, оставшимися послѣ смерти богатой родни.

Въ самомъ дѣлѣ, это былъ жестокій ударъ для Бьюта Кроли, когда, вмѣсто вожделѣнныхъ тридцати тысячъ, онъ получилъ всего только пять фунтовъ отъ своей сестры. Когда удовлетворилъ онъ своихъ кредиторовъ и заплатилъ должишки сына своего, Джемса, продолжавшаго учиться въ Оксфордскомъ Коллегіумѣ, четыре его дочери получили весьма незначительную частичку на свое будущее приданое изъ этой суммы. Мистриссъ Бьютъ никогда не знала, никогда по крайней мѣрѣ не признавалась, въ какой мѣрѣ ея собственная неосторожность содѣйствовала къ разоренію ея мужа. Все она сдѣлала (по ея словамъ), что только можетъ сдѣлать умная и проницательная леди, и виновата ли мистриссъ Бьютъ, что природа не наградила ея тѣми демонскими свойствами, какими отличается этотъ пучеглазый Питтъ, лицемѣрный ея племянникъ? Но, что прошло, того ужь, конечно, воротить нельзя. Мистриссъ Бьютъ желала пучеглазому племяннику всякаго счастія, какого онъ заслуживалъ за свое неправедное стяжанье.

— Хорошо ужь и то, что деньги останутся по крайней мѣрѣ въ нашей фамиліи, говорила мистриссъ Бьютъ. Питтъ не промотаетъ ихъ, за это могу поручиться: такого скряги и жидомора еще земля не производила. Онъ столько же ненавистенъ въ своей сферѣ, какъ этотъ его забулдыжный братецъ, Родонъ Кроли. Негодный мотъ и отчаянный скупецъ стоютъ одинъ другого.

Такмъ-образомъ, послѣ первыхъ порывовъ гнѣва и печали, мистриссъ Бьютъ начала мало-по-малу примѣняться къ измѣнившимся обстоятельствамъ, и окончательно помирились съ своей судьбой. Она сообщила своимъ дочерямъ приличныя наставленія, какимъ-образомъ переносить бѣдность съ веселымъ духомъ, и выдумала тысячи замѣчательныхъ средствъ скрывать ее отъ взоровъ ближнихъ. Съ рѣдкой энергіей, достойной похвалы и удивленія, мистриссъ Бьютъ возила дочекъ на балы и на общественныя гулянья. Даже въ Пасторатѣ она приинмала своихъ знакомыхъ самымъ гостепріимнымъ образомъ, съ комфортомъ истинно-джентльменскимъ, и гости появлялись на ея вечерахъ гораздо чаще, чѣмъ въ бывалое премя, когда еще не была рѣшена участь наслѣдства миссъ Кроли. Смотря на ея теперешніе свычаи и обычаи, никакъ нельзя было думать, что достопочтенная фамилія обманулась въ своихъ надеждахъ, и никому не приходило въ голову, что мистриссъ Бьютъ, не пропускавшая ни одного общественнаго гулянья, томитъ голодомъ и холодомъ свою семью въ Пасторатѣ. Зато не щадила она никакихъ издержекъ на туалетъ, и гардеробъ ея дочекъ безпрестанно наполнялся новѣйшими произведеніями модныхъ магазиновъ, Мать и всѣ четыре дочери, дурнышки, неукоснительно появлялись на всѣхъ собраніяхъ въ Саутамптонѣ и Винчестерѣ: имъ удалось даже проникнуть въ Каусъ (что на островѣ Уайтѣ, гдѣ лѣтняя резиденція королевскаго дома) на общественыые балы, по поводу скачекъ, и на веселыя собранія, по поводу гонки шлюпокъ, яликовъ и лодокъ. Карета мистриссъ Бьютъ и лошади, оторванныя отъ плуга, безпрестанно были въ дѣлѣ, такъ-что почти всѣ знакомые убѣдились окончательно, что четыре сестрицы получили отъ своей тётки огромное наслѣдство. Къ этому убѣжденію приводило между прочимъ и то обстоятельство, что всѣ члены фамиліи Бьюта Кроли произносили, въ публичныхъ мѣстахъ, имя покойной тётушки не иначе, какъ съ душевнымъ умиленіемъ, нѣжнѣйшею благодарностью и сердечнымъ восторгомъ. Обманъ этого рода, сколько мнѣ извѣстно, всего чаще практикуется на подмосткахъ житейскаго базара, и здѣсь всего замѣчательнѣе то, что особы, позволяющія себѣ этотъ обманъ, хвастаютъ своимъ лицемѣріемъ, какъ великимъ нравственнымъ достоинствомъ, потому-что надуть ближняго на счетъ обширности своихъ средствъ — дѣло очень трудное и требующее глубокихъ соображеній.