Густав Морцинек - Семь удивительных историй Иоахима Рыбки

Если в это время в баре толклись и австрийские моряки, то завязывалась жестокая драка. Отчаянные баталии могли вспыхнуть также из-за какой-нибудь девушки. Тогда хозяин бара выходил из-за стойки и вмешивался в драку. Он был силен и ловок, хорошо знал приемы борьбы и быстро наводил порядок — самый отчаянный забияка вылетал на улицу в синяках и с подбитым глазом. Случалось и кровопролитие.

Прибегали жандармы или полицейские, но, как правило, уже после драки. Хозяин приглашал их в «кабинет», в боковую комнатку, подзывал двух-трех девушек покрасивей и посылал к жандармам, а потом ставил им бутылку ракии или большой кувшин вина.

Вот почему я удивился, когда далматинец велел мне тащить мешок в бар «Плави Ядран». «Вот тебе и раз… — подумал я. — Видно, захотелось ему девчонок!»

Потом я решил, что он, быть может, направляется туда вовсе не ради девушек, поскольку мужчина он видный собой, сильный и красивый. Скорей всего, его влечет в притон какая-нибудь контрабандная афера. Но я-то плевал и на девушек и на контрабанду, мне зверски хотелось есть, потому я и тащил мешок.

В баре, однако, выяснилось, что мой далматинец — брат хозяина. А кроме того, выяснилось, что у него было несколько баранов, но на них напал мор, все подохли, вот он и ободрал с них шкуру, а туши порубил, запихнул в мешок и в сундук и привез с острова Раб в Риеку своему брату, чтобы его клиенты не жаловались на отсутствие баранины. Если такую баранину порезать на мелкие кусочки, посолить, поперчить и надеть на металлические вертела, а потом жарить на медленном огне, то иностранные моряки пальчики оближут, похвалив далматинский шашлык, который так приятно запивать вином, а еще приятнее — ракией.

Брат хозяина оказался щедрым и велел подать мне сытный завтрак: салями, зеленый перец, хлеб, брынзу, лук и много вина. Я ел, пока братья судили-рядили за стойкой и договаривались о баранах. Когда я кончал завтракать, вошла взлохмаченная девица в капоте.

— Старик, дай пожрать! — крикнула она пропитым голосом и тут увидела меня. — А, птенчик! Ранний голубок! — засюсюкала она и, омерзительно вихляя бедрами, направилась ко мне, подбоченилась и, дразняще изгибаясь, спросила: — Хочешь ко мне?..

— Пошла вон, стерва! — заорал хозяин, выбежал из-за стойки, ударил ее по лицу и пинком вытолкнул за дверь.

— У парня молоко на губах не обсохло, а эта свинья пристает! — оправдывался он перед братом. — Верно, что у тебя молоко на губах не обсохло? — обратился он ко мне.

— Верно! — подтвердил я.

— Братья захохотали. Потом тот, который приехал с мясом дохлых баранов, принялся меня расспрашивать.

— Ты кто такой?

— Птица небесная.

— Что тут делаешь?

— У господа бога небо копчу.

— Пойдешь ко мне в услужение?

— Куда?

— На остров Раб. У меня два осла. Сам-то я рыбак, а ты был бы погонщиком. Согласен? Будет у тебя вино, рыба, омары, крабы, море… — искушал он меня.

— Ладно! — согласился я сразу, не колеблясь, потому что мне уже опротивел порт в Риеке и вечная грызня с ребятами из-за жалкого куска хлеба и рюмки ракии. Кроме того, у меня не было уверенности в прочности моего положения. В любой момент кто-нибудь из парней мог взбунтоваться, сколотить свою банду и напасть на меня. Исколют меня ножами, как тощего кабанчика, и кинут в море. Все они меня ненавидели, и только страх удерживал их в узде. Уже не раз случалось — тот или другой бросался на меня, но я всегда был начеку. Одно движение, один удар, один ловкий прием — и противник лежал на земле, воя от боли, — чаще всего с вывихнутой рукой или получив удар в живот.

И я поехал с Кордичем на остров Раб тем же самым судном, на котором он прибыл в Риеку. Судно было грязное, захламленное, пропахшее смолой и гнилой рыбой, матросы — хмурые, смахивающие на пиратов, капитан — одноглазый, но в мундире, так и сверкавшем позолотой нашивок и диковинных эмблем, толстопузый и всегда навеселе; на палубе полно бедноты; крестьяне, женщины с ребятишками и сезонные рабочие лежали вповалку. Все это оставляло впечатление крайней нищеты.

Из машинного отделения вырывался едкий смрад — горело масло и смазка, старый двигатель дребезжал, судно, подрагивая, шло по лазурному морю. Мы плыли вдоль берегов Далмации, мимо маленьких островов и совсем крохотных островков, похожих на карвинские отвалы, с той лишь разницей, что карвинские отвалы — черные и рыжие, а острова — белые. На островах и островках не росло ни травинки.

Громко выла сирена, когда мы заходили в маленькие порты; одни высаживались на берег, другие поднимались на палубу, матросы выбрасывали клетки с курами и грузили ящики и бревна, и мы снова плыли вдоль берега. Берега были скалистые, белые. Кое-где зеленели долины с раскиданными по ним белыми каменными домиками.

В пути мой новый хозяин рассказывал мне про своих братьев. С одним я уже познакомился. Бар «Плави Ядран» в Риеке приносит ему немалый доход. Другого звать Милан Кордич, он приходский священник в глухой горной деревушке. Третий, Али, живет хорошо, много зарабатывает, у него шикарный ресторан в городишке Раб — там полно дачников и туристов, которые приходят к нему полакомиться раками и омарами. А мой хозяин — рыбак. У него жена, двое детей, лодка, сети, два осла и старая немощная бабка, здесь все зовут ее Майка. Майка зажилась на этом свете, и черт ее знает, как долго еще будет висеть у него на шее, потому что помирать она не собирается. Я ее увижу, когда приедем домой. Он, однако, заранее меня предупреждает, что Майка слегка тронутая и, случается, несет ахинею. Известное дело, в старости каждый начинает чудить.

— А бараны? — перебил я его.

Да, правда, бараны! Были у него четыре барана да сплыли. Теперь моряки в Риеке сожрут их в виде шашлыка на вертеле. Какая-то зараза на них напала, и все бараны разом сдохли за одну ночь.

— А ослы?

— Да, еще ослы! У меня два осла. Возят бочонки с вином, мешки с мукой, хворост. Хворост очень нужен, и его надо собирать в течение всего года, потому что когда подует бора…

— А что такое бора?

Она еще зовется борачиа — по-итальянски. Чертовски холодный вихрь. Нагоняет страшенный холод, и тогда хворост в доме бывает весьма кстати. А о кормежке мне беспокоиться нечего. Кордич не похож на своих братьев, которые за крейцер готовы удавиться. У него всегда найдется хлеб, маслины, чеснок, брынза и прежде всего рыба. Копченая, жареная на раскаленных камнях, — эта самая вкусная. А еще отварная. И раки, а иной раз и омар. Ну и уха, сильно приправленная красным перцем. От перца жжет горло, и тогда вино кажется особенно вкусным, легко можно выдуть целую бочку. Но это только по большим праздникам!

— Ты куришь? — спросил он под конец.

— Курю, но не обязательно.