Густав Морцинек - Семь удивительных историй Иоахима Рыбки

Море скрывало от меня свои тайны. А мне хотелось в них проникнуть.

Открывала мне эти тайны Майка.

Майка вообще удивляла меня. Чем-то она была похожа на мою мать, но вместе с тем и на добрую фею из сказки, и на волшебницу, знающую самые невероятные заклятья, и еще она казалась мне немножко помешанной.

Она полюбила меня, я тоже ее полюбил.

Кордич морил ее голодом, рассчитывая, что она долго не протянет. А я приносил ей жареную рыбу, хлеб, сыр и вино. Я вынимал кости из рыбы и подавал ей рыбу в глиняной мисочке. Ела она пальцами, хлеб макала в вино и жевала деснами, потому что зубов у нее уже не осталось, а сыр долго разминала во рту языком и потом глотала.

Я водил обоих ослов на скалы, выжженные жарким солнцем. Ослы выискивали в расщелинах тощий осот и с жадностью его ели. Если осота не оказывалось или если их мучила жажда, а нигде поблизости не было воды, они жалобно ревели. Рев ослов многократным эхом прокатывался по острову. Так жаловались на голод и жажду все ослы на острове.

Глупые ослы полюбили меня. Одного из них, с оборванным ухом, я назвал Войтеком, другого — с большой гноящейся раной на левой лопатке — Зефликом.

Мало-помалу я возненавидел Кордича. Он меня не бил, есть давал вволю, ни разу не сказал худого слова, и все-таки я его возненавидел. Сперва за то, что он желает Майке смерти и морит ее голодом в надежде, что она скорей умрет, а затем…

Было это так.

Я взвалил на Войтека и на Зефлика по два здоровенных бочонка вина, предназначенных для брата Кордича в городе Раб. Кордич вышел из дому и сказал:

— Подожди, я пойду с тобой. Надо присматривать, вино-то дорогое…

Ну, я подождал, а ослы тем временем щипали осот. Потом мы двинулись. Ослы впереди, я с Кордичем следом. Но ослы были голодные и потому часто останавливались, ревели и искали осот.

Кордич злился и кричал:

— Бей эту падаль, чтоб шевелилась!

Я их не бил, а уговаривал. По-польски. Объяснял им, что они глупы, как ослы, что хозяин сердится, и всякое такое. А они не слушали, по-прежнему ревели и просили есть.

Ну а дальше получилось так: Кордич вырвал у меня кнут, подбежал к Зефлику и воткнул кнут в его рану на лопатке. Зефлик взревел и пустился бегом, а Кордич бежал рядом и тыкал кнутом в его рану. Осел уже не ревел, а выл, из раны сочились кровь и гной, а этот подлец не переставал его терзать.

Войтек побежал за Зефликом. Ведь известно, если один осел бежит, то бегут и остальные. Так же, как бараны. И так же, как иной раз люди.

Потом Кордич вернул мне кнут и сказал:

— Видишь, как надо учить осла!

— Это бесчеловечно! — ответил я, и голос у меня дрожал от бешенства.

Хлопнув меня по плечу, Кордич проворчал:

— Дурак! — И на этом дело кончилось.

В воскресенье я пошел в убогонькую церквушку, где старухи бормотали молитвы, а заспанный приходский священник все косился на часы, не пора ли начинать мессу.

Я ему сказал, что у Зефлика гноящаяся рана, и спросил, не посоветует ли он мне, как его вылечить.

— Ага! — буркнул священник и странно посмотрел на меня. — Ты живешь у Кордича?

— У Кордича.

— Зайди ко мне после богослужения!

После мессы я пришел к нему. Жил он в каменном домике с маленькими окошками, заваленном книжками и сушеными травами. Травы, связанные в снопики, висели под потолком. От этого в доме стоял очень приятный запах. Священник дал мне баночку с коричневой мазью и при этом сказал:

— Рану промой, смажь этой мазью кусочек полотна, приложи к ране, а чтобы держался, приклей вот такими полосками. Смочи их теплой водой и приклей. Крест-накрест. Ну ладно, ступай!..

Я промыл зловонную рану, в которой уже копошились черви. Зефлик бил копытом, лягался, даже пытался меня укусить — видать, ему было очень больно. Потом я сделал все, как научил меня приходский священник. Каждые два-три дня я менял повязку. Она прилипала к ране, и я отклеивал ее осторожно, очень осторожно. Смачивал теплой водой. Потом накладывал новую повязку. И рана начала заживать; теперь, когда я лежал в тени шелковицы или оливкового дерева, Зефлик стоял надо мной и лизал мне лицо.

Старая Майка знала об этом, ведь она спала в хлеву. Она ничего мне не сказала, только погладила по голове.

Но с той поры она разговорилась и стала открывать мне тайны моря.

По вечерам, когда темнело и звезды рассыпались по небу, а цикады поднимали треск, она вела меня на берег моря. Шла она медленно, потому что у нее было очень мало сил.

— Майка, куда ты меня ведешь? — удивился я, когда она в первый раз поманила меня и повела по тропинке к мысу.

— Иди, иди! — бормотала она и продолжала идти. Потом мы с ней сидели на высокой, крутой и неровной скале, как раз над тем местом, где во время бурь и ветров водовороты похищали лодки с людьми.

— Видишь? — таинственно спросила она, указывая на черную бурлящую воду.

— Знаю. В полночь здесь выходят из воды морские девы и всплывают ненюфары.

— Откуда ты знаешь? — едва слышно спросила она.

— Знаю! — Мне не хотелось говорить, что об этом рассказывал ее внук.

— А тебе известно, что они там делают?

— Кто?

— Утопленники.

— Нет. Расскажи, Майка, что они там делают?

И Майка принялась рассказывать волшебные истории. На дне находится подводное королевство. Им правит змай. Знаю ли я, что такое змай?

— Нет, Майка, я не знаю, что такое змай!

Она объяснила, и я понял, что «змай» — это по-словенски «василиск». Только большой, очень большой.

— Откуда он там взялся, Майка?

Откуда взялся — не важно. Живет он там — и все. Сидит на высоком троне, сделанном из кораллов и жемчуга. На голове у змая корона. А крылья у него огромные, как тысяча нетопырей. Вокруг танцуют прелестные девушки. Люди называют их морскими девами. Они-то и выплывают в полночь. Мы могли бы их увидеть, но лучше не нужно. Они поют. И если рыбак возвращается той стороной, они зовут его и манят, чтобы шел к ним на дно. Если он поддастся искушению — потонет… И в королевстве змая одной душой станет больше. На сегодня хватит этой истории…

Прогулки наши повторялись, и всякий раз она мне рассказывала о змае, правящем в глуби моря, о морских девах, об утонувших моряках, о их душах, которые в час духов могут превращаться в ненюфары и всплывать на поверхность, чтобы видеть мир, звезды и месяц. А когда на церковной башне в Рабе пробьет час, они снова исчезают.

А однажды она сказала, что среди ненюфар есть и ее Марин.

— Кто это — Марин?

Майка сжала голову руками и принялась как-то чудно плакать. Это был не плач, а скорее жалобное стенание чайки. Наконец она успокоилась и сказала:

— Давай вернемся. Завтра я тебе расскажу!

На следующий день в полдень, когда я пришел домой с ослами, Майка ждала меня у каменного забора. Она меня остановила и указала на вершину горы. Я давно уже заметил, что вершина эта плоская и как будто окружена стенами.