Джузеппе Томази ди Лампедуза - Леопард

Итак, но причине своей снобистской сердечности дон Чиччьо опасался, не огорчил ли он дона Фабрицио; это вынуждало его к поспешным поискам средства, которое могло бы разогнать тучи, скопившиеся, как он полагал, по его вине над олимпийским челом князя; наиболее спасительным средством в этот момент было предложение снова заняться охотой, что и было сделано. Несколько несчастных бекасов и еще один кролик, застигнутые врасплох во время полуденного сна, пади под выстрелами, которые в тот день отличались особенной точностью и беспощадностью, потому что как Салина, так и Тумео с удовольствием отождествляли несчастных животных с доном Калоджеро Седара. Однако ни оглушительная пальба, ни клочья шерсти и перьев, которые после выстрелов взлетали, сверкая на солнце, сегодня не могли успокоить князя; по мере того, как проходили часы и близилось возвращение в Доннафугату, чувство озабоченности, досады и унижения от предстоящего и неизбежного разговора с плебеем мэром все более угнетало князя; ему не помогло даже и то, что он назвал двух бекасов и кролика «доном Калоджеро»; хоть он и решил проглотить эту отвратительную жабу, но все же чувствовал потребность подучить о противнике более полные сведения, или, точней, позондировать, как откликнется общественное мнение на шаг, который он намеревался предпринять. Вот почему дон Чиччьо вторично в этот день был застигнут врасплох обращенным к нему в упор вопросом: «Дон Чиччьо, послушайте-ка меня, вы знаете стольких людей в деревне, скажите, что же на самом деле думают в Доннафугате о доне Калоджеро?»

По правде говоря, Тумео казалось, что он уже достаточно ясно изложил свое мнение о мэре; в таком духе он и собирался было ответить, но ему живо припомнились шепотком передававшиеся слухи насчет того, какими умильными глазками дон Танкреди разглядывал Анджелику, и он внезапно испытал чувство досады, вызванное тем, что увлекся своими обвинениями, которые, разумеется, не могут прийтись по вкусу князю, раз все сказанное верно; меж тем другая частица его мозга радовалась: ведь он не сказал, ничего определенно плохого по адресу Анджелики — легкая боль, которую он еще ощущал в укушенном им указательном пальце, теперь воспринималась как действия целительного бальзама.

— В конце концов, ваше превосходительство, дон Калоджеро Седара не хуже многих тех, кто пошел в гору за эти последние месяцы.

Похвала звучала умеренно, но тем не менее позволила дону Фабрицио проявить настойчивость.

— Видите ли, дон Чиччьо, мне очень важно знать правду о доне Калоджеро и его семье.

— Правда, ваше превосходительство, в том, что дон Калоджеро очень богат и вдобавок очень влиятелен; и в том, что он скуп (когда дочь их была в колледже, он вместе с женой съедал на завтрак яичницу из одного яйца), но, когда нужно, он умеет пустить пыль в глаза, а поскольку каждый истраченный грош в конце концов попадает в чей-нибудь карман, вот и случилось, что теперь от него зависят многие; нужно, однако, сказать, что дружбу он ценить умеет: за свою землю семь потов сгонит, и крестьянам приходится с голоду подыхать, чтоб внести аренду, но с месяц тому назад он одолжил пятьдесят унций Пасквале Триппи, который помог ему во время десанта, и, верите ли, одолжил без процентов, а это самое великое чудо, сотворенное с той поры, как святая Розалия прекратила чуму в Палермо. Впрочем, он умен, как черт: вы, ваше превосходительство, должны были видеть его в прошлый апрель или май, когда он, как летучая мышь, шнырял по всей округе в повозке, верхом на муле или пешком в любую погоду, а там, где он побывал, возникали тайные кружки и готовился прием для тех, кого поджидали. Божья кара, ваше превосходительство, кара господня! А ведь это лишь начало карьеры дона Калоджеро; через несколько месяцев он станет депутатом парламента в Турине, а через несколько лет, когда поступит в распродажу церковное имущество, он за сущие гроши приобретет поместья в Марка и Фондакелло и станет самым крупным землевладельцем в провинции. Вот каков дон Калоджеро, ваше превосходительство, — новый человек, каким ему полагается быть; жаль только, что он должен быть таким.

Дон Фабрицио вспомнил о своей беседе с падре Пирроне несколько месяцев тому назад в залитой солнечным светом обсерватории. Осуществлялось предсказанное иезуитом? Но разве неправильна тактика включения в новое движение, чтобы хоть отчасти обратить его на пользу отдельных представителей своего класса? Досада от неизбежного разговора с доном Калоджеро ощущалась уже не столь остро.

— Ну, а другие члены его семьи, каковы на самом деле они, дон Чиччьо?

— Ваше превосходительство, жену дона Калоджеро никто, кроме меня, не видел годами. Она выходит из дому лишь в церковь, к первой мессе, которая бывает в пять утра, когда еще никого нет. Эту мессу служат без органа, но я однажды нарочно поднялся на рассвете, чтобы взглянуть на нее поближе. Донна Бастиана вошла с горничной, я спрятался за исповедальней и не мог разглядеть хорошо, но под конец службы жара одолела бедную женщину, и она откинула черную вуаль. Слово чести, ваше превосходительство, жена его прекрасна, как солнце, и нельзя упрекать дона Калоджеро, если этот скаред хочет держать ее подальше от людских глаз. Но даже из домов, которые хорошо оберегают, доносятся вести: прислуга всегда болтает — и вот известно, что донна Бастиана не человек, а так, вроде животного: читать, писать не умеет, времени на часах определить не может, говорить толком не научилась. Не женщина — красивая кобылица, груба и страстна, только и всего. Даже дочь свою не любит, только и пригодна для постели.

Дон Чиччьо, ученик королев и спутник князя, весьма дорожил своими простыми манерами, которые считал совершенными. Теперь он улыбался, довольный тем, что изобрел способ отомстить тому, кто растоптал его самолюбие.

— Впрочем, иначе и быть не могло. Знаете, ваше превосходительство, чья дочь донна Бастиана?

Повернувшись, он поднялся на носках и показал пальцем на несколько видневшихся вдали хижин, которые, казалось, скользили вниз с холма к обрыву и лишь с трудом удерживались жалкой колокольней.

— Донна Бастиана — дочь одного из ваших испольщиков из Рунчи. Пеппе Джунта его звали, но был он столь грязен и дик, что его прозвали Пеппе Дерьмо, простите за грубое слово, ваше превосходительство.

Довольный своей речью, он обернул вокруг пальца ухо Терезины.

— Через два года после того, как дон Калоджеро бежал с Бастианой, старика нашли мертвым на трене, ведущей к Рампинцери; двенадцать охотничьих пуль выпустили бедняге в спину; дону Калоджеро во всем удача; а старик действительно наглел и только мешал ему.

Многое из этого было и ранее известно дону Фабрицио и списано им в баланс; но, прозвище деда Анджелики он услышал впервые: оно открывало перед ним глубокую историческую перспективу, за ним виднелись другие пропасти, по сравнению с которыми дон Калоджеро был садовой грядкой с цветами. Князь почувствовал, что почва уходит у него из-под нос: как сможет Танкреди проглотить и это? А он сам? В уме он принялся подсчитывать, какие родственные связи смогут объединить князя Салина, дядю жениха, с дедушкой невесты? Но не обнаружил их, таких связей попросту не было. Анджелика была Анджеликой, цветущей, как роза, девушкой, которой прозвище деда послужило лишь удобрением.